— Понял он, наверное, что она мне не нужна, что я с ней только… А там не знаю, — ответил я и уставился в окно.

Зашла проводница, та самая, которой я отдавил палец. Села на противоположное от меня сиденье рядом с Константином Константиновичем и ,косо на меня посмотрев, сказала:

— Билетики ваши.

Я достал билет и протянул ей.

— Так вы, молодой человек, до N. Значит вам постель. А ваш билетик, мужчина, — обратилась она к Константину Константиновичу. Он протянул свой билет.

— Так, вы у нас до Твери, так?

— Да.

— Вам, значит, постель не нужна. Тверь у нас в 23-45. Хо-ро-шо, — отрывисто сказала проводница и вышла из купе. Константин Константинович язвительно улыбнулся, обнажив свои на редкость белые зубы.

— Она такая стерва, — сказал он, — я не первый раз еду. Ее только тронь. Ха-ха.

— Я уже тронул, — улыбнулся я, — палец ей отдавил на ноге…

— Ну, ты даешь! Представляю, как она вопила. Ха-ха-ха! — рассмеялся во весь голос Константин Константинович.

— Не то слово! Уши завяли, — осклабился я.

— Так кто же ты по профессии? — после небольшой паузы неожиданно осведомился Константин Константинович.

— Я — журналист. Пишу статьи, — ответил я и немного расстроился.

— А ты?.. Нет, вы уж меня простите, но я не могу называть вас Константином, мне как-то…

Он немного улыбнулся и сказал:

— Как тебе удобно, так и зови.

— Хорошо. А кем вы работаете?

— О-о-о, ничего особенного. Я лишь преподаватель музыки. Учу детей игре на фортепиано.

«Точно я подметил его руки, — подумал я. — Правильно определил — пианист». И довольный своей проницательностью, я, чуть улыбаясь, посмотрел на пейзаж за окном. Там было все скучно и однообразно.

Константин Константинович нарушил воцарившееся на время молчание:

— Так что же, значит, ты не любил эту девушку?

— Нет, — говорю, — не любил.

— А ты вообще любил раньше? Скажем, в институте?

— Нет, — сказал я неуверенно, а потом добавил: — кажется.

— Что значит «кажется»?

— Нет, — повторил я более уверенно, — никого я не любил раньше.

Собеседник улыбнулся и принялся смотреть куда-то вдаль, сквозь меня.

Было уже около семи, когда я зашел к себе в купе, до одури накурившись в тамбуре. Константин Константинович, полулежа, подложив под спину подушку без наволочки, читал «Известия».

— Нет, ты представляешь, что на свете творится? — сказал Константин Константинович, не опуская газеты, — слушай. «Сотрудник милиции С. А. расстрелял жену и ребенка. Приехав вечером на дачу, где отдыхали его жена с ребенком и теща, милиционер после разговора с женой достал табельный пистолет и открыл стрельбу. С. А. сделал несколько выстрелов в свою жену и своего двухлетнего сына Женю, после чего застрелился сам. Мальчик ранен не был, а жену госпитализировали в тяжелом состоянии в местную районную больницу. В день, когда разыгралась трагедия, милиционер С. А. намеревался поговорить с женой по поводу заявления о разводе, которое она подала незадолго до этого по причине того, что супруг постоянно выпивал». А? Как тебе? А вот еще, слушай. «Около часа ночи, в понедельник начальник ОВД Д. Е. из огнестрельного оружия смертельно ранил водителя автомашины «Шевроле Ланос», который подвозил милиционера. Затем начальник милиции зашел в супермаркет «Остров» на улице Шипиловской и продолжил стрельбу. В результате убиты девушка-кассир и мужчина, еще шесть человек получили огнестрельные ранения различной степени тяжести. Стрелявший задержан». Ты представляешь, что творится?

— А что мне представлять, — спокойно сказал я, — что первый раз, что ли? Мне вообще кажется, что они милиционеров из всякого сброда набирают. Кто туда еще пойдет работать? Нормальный человек не пойдет. Вот со мной в школе в одной параллели учились несколько ребят, которых, начиная с пятого класса, унижали, как могли. Ребята не семи пядей во лбу. И что вы думаете? Кем они пошли работать?

— В милицию, — сходу ответил он, и, свернув газету, отложил ее на столик.

— А как вы думаете, почему? А я вам скажу. Чтобы себя как-то реабилитировать, чтоб в чужих глазах подняться, чтоб, наконец, можно было, хоть мало-мальски власть над кем-то иметь. Вы же знаете, как они допрашивают, — расходился я. — Эти, которых всю жизнь унижали… Они же людей мучают, и тем самым доказывают себе же свою, якобы, силу! Короче говоря, там работают или вообще без мозгов или те, которых всю жизнь унижали!

Константин Константинович улыбнулся.

— Ты слишком все обобщаешь. Нет у тебя середины. А должна быть. Вот у меня есть несколько знакомых милиционеров. Все они приличные люди, отличные семьянины и просто умные ребята…

— Ну, это редкость, — нервно заметил я.

Константин Константинович, видя, что я расхожусь, совершенно неожиданно предложил:

— Герман, а давай с тобой выпьем? У меня с собой есть бутылка отличного коньяка. А?

— Я бы не отказался, — говорю я, а про себя думаю: «Вот это уже дело!»

Он полез в портфель и достал из него бутылку Otard и две походные жестяные рюмки. А я в свою очередь вынул из сумки закуску. Мне мать положила с собой немного отличного сыра, несколько колясок копченой колбасы и еще какие-то мелочи.

— Знаете, я вчера так сильно отметил эту чертову командировку, что ваше предложение сейчас весьма кстати, — улыбаясь, произнес я, раскладывая закуску на пластиковую тарелочку.

— Вообще, Герман, я тем и люблю поезда, что в них можно вот так душевно посидеть, поговорить, выпить, наконец, спокойно. В этом есть что-то романтическое, — на выдохе произнес Константин Константинович и принялся разливать коньяк в рюмки. — Ну, давай выпьем за все хорошее, что есть на белом свете.

— Давайте, — ответил я, — принимая рюмку.

Выпили.

— Как коньячок? — причмокивая, осведомился Константин Константинович.

— Потрясающе! Очень хорош! Дорогой, наверное?

— Я его не покупал. Мне в Питере один приятель подарил. Герман, — неожиданно сказал он, — ты такой приятный парень, скажи, а кто твои родители?

— Мои? — переспросил я и немного задумался. — У меня мать одна. Отец в автокатастрофе погиб.

Константин Константинович цокнул губами.

— Извини, — сказал он. — А давно это случилось?

— О-о-о, очень давно. Я его и не помню вовсе. Мне года полтора было. Я только фотографии видел. Они вместе с мамой разбились. Мама выжила, а он в коме лежал восемь месяцев, а потом умер, так и не приходя в сознание.

— Печально, — протянул Константин Константинович и налил еще по рюмке.

Мы выпили.

— Ну а мама, — продолжал он, — она чем занимается?

Я вытащил из сумки кошелек, в котором у меня была фотография мамы 3 на 4, и протянул его Константину Константиновичу.

— О, какая красивая женщина! Чем же она занимается?

— Она философию читает в институте, — ответил я, забирая фотографию назад.

— Вот оно как? — удивился он и налил еще по рюмке. — Давай выпьем за твою маму.

Выпили по третьей. В теле появилось некоторая легкость, в душе немного посветлело. Тяжелые мысли о предстоящей командировке отодвинулись на второй план. Мир немного менялся от коньяка, а язык развязывался.

— А мама твоя замуж так и не вышла?

— Нет, — говорю, — не вышла. Она очень сильно любила отца и до сих пор, — прошло уже больше двадцати лет — она не может смириться с тем, что он погиб.

— Понимаю, — многозначительно сказал Константин Константинович. — У меня вот тоже сестра…

В тот момент, когда он произносил ее имя, в купе резко влетела проводница, принеся с собой комплект чистого постельного белья. В связи с этим я не расслышал имени сестры Константина Константиновича, получилось что-то вроде «…да Константиновна». Переспрашивать я не стал. «Подумает еще, что я его не слушаю», — представилось мне.

Увидев бутылку коньяка на столике, женщина с укором посмотрела на нас, после чего удалилась.

— Так вот, — продолжал он, когда проводница закрыла за собой дверь купе, — сестра моя потеряла маленького сына. Его загрызла собака. И что? Она вмиг переменилась. Из кроткой женщины она превратилась в распутную стерву, которая совращает молодых людей примерно твоего возраста, но не старше тридцати лет. Самой ей уже пятьдесят один год. Мне иногда кажется, что она помешалась. Вот, например, странность: она страсть как боится красного цвета. В красном костюмчике был одет ее сын в тот день, когда его загрызла эта чертова псина. Ты знаешь, по-моему, она совершенно спятила. Она иногда говорит и делает такое, что и рассказать страшно.