Тревога росла, достигая уровня помутнения рассудка. Медлить было нельзя. Необходимо было как можно скорее поговорить с Катей и все ей рассказать, а там будь, что будет.

Подняв свой чемодан, я прошел вглубь территории монастыря. В центре располагался небольшой храм. Здание его казалось серым и мрачным от дождя, а купола в полумраке походили на пять больших черных луковиц. На одном из крестов сидела ворона.

Справа от храма стояла колокольня, которая служила входом в монастырь. Ее реставрировали, в связи с этим во двор монастыря можно было попасть через западные ворота. С левой же стороны расположились три длинных трехэтажных здания из красного кирпича, сложенные на старинный манер с округлыми окнами. В окнах горел свет, но улица была пустынна.

Продвигаясь вглубь этого садика, сквозь сумерки и дождь, я заметил небольшую деревянную беседку. Невдалеке от беседки висела табличка «посторонним проход закрыт». Не обращая на нее никакого внимания, я прошел дальше и вышел к одному из трех зданий с округлыми окнами. Входить в него я посовестился. Мало ли, что?

Неожиданно из одной двери вынырнула маленькая, юркая, как мышка, с покрытой головой послушница, и быстрым шагом направилась в мою сторону. На секунду показалась, что она идет ко мне. В самом же деле, девушка с опущенной вниз головой прошла мимо меня — словно не замечая, что я стою — и хотела скрыться за поворотом. Но я окликнул ее:

— Сестра! Постойте, сестра!

Послушница вздрогнула, потом остановилась, а после развернулась ко мне и замерла. Я схватил свой чемодан и пошел к ней.

— Добрый вечер, — сказал я, подойдя к ней ближе.

— Здравствуйте, — кротко ответила она, не поднимая на меня глаз.

— Сестра, мне необходимо встретиться с матушкой Алексией.

Послушница вздрогнула, словно я сказал ей что-то очень обидное и через некоторое время тихо сказала:

— Монастырь уже закрыт для посетителей…

— Там на табличке написано, — перебил я, — что он работает до восьми часов вечера, а сейчас еще нет восьми!

— Да, это так, — отвечала она, — но матушка уже не сможет принять вас. Приходите завтра.

— Как же вы не понимаете, мне во что бы то ни стало нужно поговорить с ней именно сейчас. Сию же минуту!

— Это невозможно, — тихо сказала она и собиралась уйти.

— Да стойте же вы! Я вас умоляю… Это вопрос жизни и смерти. Послушайте, я никогда бы не осмелился беспокоить матушку Алексию, если бы не острая необходимость. Умоляю вас, пойдите к ней и скажите, что с нею хочет поговорить совершенно отчаявшийся и пропащий человек Герман Гарин… И еще скажите ей, что это займет не более десяти минут. Сестра, я вас умоляю, прошу вас, сестра… Это чрезвычайно важно для меня!

Послушница медленно подняла на меня глаза и, увидев в них застывшие слезы, спокойно сказала:

— Постойте, пожалуйста, здесь, под козырьком, а я попрошу одну из сестер поговорить с матушкой.

— О, вы так добры… Я вам очень благодарен…

Она, не слушая меня, растворилась в темноте.

Я, было, хотел закурить, но потом решил не делать этого в монастыре. Пошли минуты томительного ожидания. Мокрая одежда прилипала к коже, отчего создавалось неприятное ощущение. Через некоторое время мне показалось, что меня начинает знобить. Дрожь ощущалась во всем теле, а кости ломило, как при высокой температуре. «Неужели я заболеваю? — пролетело у меня в голове. — Только не это, черт возьми. Только не это…»

Из-за поворота появилась та же послушница с монахиней, которую трудно было отделить от полумрака. Ее черное одеяние сливалось с темнотой и создавалось впечатление, будто рядом с послушницей плывет темное пятно.

— Это — мать Евлампия, — сказала послушница, не поднимая глаз. После чего сразу развернулась и скрылась за поворотом.

— Добрый вечер, — сказал я.

— Здравствуйте, — ответила она. — Что вам угодно? — Она держалась спокойно и немного сурово смотрела на меня. Мне стало несколько не по себе от ее испытующего взгляда.

— Мать Евлампия, — начал я, страшно волнуясь, — мне очень нужно поговорить с матушкой Алексией. Это вопрос жизни и смерти!

— Вы можете сказать мне все, что хотите сказать матушке. Я ей передам. А в любой другой день вы сами сможете с ней поговорить, но не сегодня. Это невозможно потому, что матушка не принимает сейчас никого, — разборчиво выговорила она, перебирая в руках четки.

— Я все это понимаю, — ответил я, — но все же мне нужно встретиться с ней сегодня же. Это очень, слышите, очень важно для меня!

— Простите, но это невозможно, строго сказала она. — Да, благословит вас Бог…

— Он уже меня сполна благословил! — нервно сказал я.

Монахиня в недоумении посмотрела на меня.

— Так благословил, что дальше некуда! — крикнул я, так как дождь усиливался и стучал по откосам и козырьку. — Что же вы за люди такие? Человеку плохо… Он потерян, измучен! Он единственный раз в жизни просит аудиенцию у духовного лица, а ему ее не дают. Что же ему делать? Я приехал сюда издалека… Я уверяю вас, что мне нужно только десять минут и все. Прошу вас, попросите матушку Алексию принять меня. Хотите, я встану перед вами на колени?

— Господь с вами! — испуганно сказала мать Евлампия, после небольшой паузы добавила: — Иди за мной.

Я, не говоря ни слова, пошел следом за ней к двухэтажному зданию, выкрашенному в бело-желтый цвет. Уже совсем стемнело.

Мы вошли в душный коридор, где стояло несколько деревянных лавок, и более ничего не было. Мать Евлампия скрылась за одной из трех дверей. Я сел на лавку и стал ждать.

Буквально через пару минут из дверей вышла мать Евлампия с матушкой Алексией. То, что это была игуменья, не было ни малейшего сомнения. Я понял это по наперсному кресту.

Мать Евлампия прошла мимо меня и вышла на улицу, а матушка Алексия, поздоровавшись со мной, остановилась и несколько секунд изучала мое лицо, которое, наверное, было ужасно. После чего предложила мне сесть на скамью и села сама.

Матушке Алексии на вид было около шестидесяти пяти или семидесяти лет. Держалась она очень уверенно. В ее приветствии слышалась кротость, которая странным образом сочеталась с невероятной уверенностью. Глаза ее были умные и проницательные, а лицо ее в глубоких морщинах, сохранило отпечаток былой красоты. Очевидно, в молодости эта женщина была очень привлекательна, но, пренебрегая дарованной красотой, все же выбрала монашество.

— Зачем вы хотели видеть меня в неурочный час? — тихо спросила она.

Я немного смешался, но быстро собрался и произнес:

— Знаете, матушка Алексия, мне нужно поговорить с вами и кое о чем попросить.

— Продолжайте. Я вас внимательно слушаю.

Четки тихо шуршали в ее руках.

— Понимаете, в чем дело. К вам сегодня в монастырь приехала девушка по имени Екатерина Тихонова. Вы, по ее словам, очень хорошо знали ее мать, которая семь лет назад умерла. Катерина приехала к вам, как мне известно, на две недели, а у меня двух недель, к великому сожалению нет. Мне необходимо с ней поговорить именно сейчас.

Матушка Алексия внимательно выслушала меня и сказала так:

— Начнем с того, что Екатерина прибыла к нам в монастырь не как гостья, а как послушница.

У меня все внутри перевернулось от ее слов, но я изо всех сил старался держаться.

— Она сама изъявила подобное желание, — продолжала она, — ее к этому, как вы сами понимаете, никто не склонял. Что до матери ее — я на самом деле хорошо знала Антонину Степановну, когда еще не была игуменьей этого монастыря. И еще. Екатерина прибыла сегодня сюда не в самом лучшем состоянии. Сестры молятся за нее…

— Да, я все знаю. Ее избил родной брат, — перебил я и осекся.

— Совершенно верно, — продолжала матушка, — и мне бы не хотелось, чтобы ее беспокоили.

— Понимаете, матушка, дело касается ее брата, ее отца и еще нескольких человек, имеющих к ней непосредственное отношение.

Я не имел желания делиться с игуменьей всеми подробностям случившегося несчастья.

— Вы можете передать мне все, что хотите сказать Екатерине. Я передам, уж будьте спокойны за это.