Иосиф Аримафейский,

Никодим

Шадрах — члены синедриона

1–й, 2–й, 3–й старейшины

Клавдия Прокула, жена Понтия Пилата

Писец в синедрионе

1–й иудей

2–й иудей

3–й иудей

4–й иудей

1–й и 2–й фарисеи

Грубый голос

Крестьянин

1–й и 2–й зилоты

Римский сержант

Капитан кавалерии

Замечания

Иисус. Заметим только, что и в разговоре у Лазаря (о премудрости), и в беседе с Исааком (о дне творения) Иисус говорит так, словно это было с Ним. В беседе с фарисеями (о добром пастыре) Он совершенно прост и спокоен — "вот Я Кто, и ничего вы со Мной не сделаете, если Я Сам не захочу".

Во второй половине тон — другой. Он бросает вызов Иуде, и тот недоверчиво молчит. Марфа отвечает Ему исповеданием обычной, условной веры, явно не понимая, чего Он хочет; Мария ответила лучше — она верит, что смерть не может Его коснуться, но и этого мало, Он не очень доволен. Надо показать, что"воскресение и жизнь" — совсем иное: Он не уйдет от смерти, но пройдет сквозь смерть. Положиться можно только на Лазаря, который через нее прошел и"готов жить ради Учителя". Словами"Лазарь, выходи"Иисус призывает его не столько к вере, сколько к жертве. На этот зов будет дан ответ, но победа — сурова.

Лазарь - меланхолик по природе, мягкий, очень милый, но не совсем живой. Сильные, живые люди его привлекают, хотя, по–моему, Марфу он побаивается. Он добр, это спасает его от эгоизма, хотя на себе он сосредоточен и умеет себя жалеть. Восстав из мертвых, он совершенно изменился. Немногие слова просто дышат доверием и победой.

Марфа тонкостью не отличается. Главное в ней -здравый смысл. Вера ее довольно обычна. Вообще ее можно было бы определить одним словом — "домовитая", если бы не то, что она умеет увидеть себя.

Мария - живая, как ртуть. Легко смеется, легко плачет, легко приспосабливается к жизни (так и чувствуешь, что, если бы у них ввели карточки, она ела бы картошку и радовалась). Когда она говорит, что, приди Иисус раньше, Лазарь бы не умер, она имеет в виду, что при Иисусе вообще невозможна смерть (Марфа же — что Иисус его вылечил бы, и все).

Иоанн, Иаков, Симон Петр - как прежде, только Иоанну трудно выносить Иуду.

Фома - все такой же пессимист, но исключительно предан Иисусу.

Матфей - сразу замечает, если что неладно с деньгами. Слишком он опытен; все это не удивляет его и не отвращает. В таких вещах он — реалист. Опыт научил его: если нет доказательств, молчи, но ухо держи востро.

Иуда. Простите, что ввожу его ради одной сцены, но это очень важно. Речь его сама по себе станет понятной только из следующей пьесы. Он резонно подозревает, что Барух и его сподвижники хотят совершить переворот, а во главе поставить Иисуса, но (совсем не резонно) думает, что Иисус колеблется. Только что он подкупил одного из сподвижников Баруха, а деньги взял из ящика для милостыни. Он дошел до такого состояния, когда буквально все кажется ему подозрительным. Страдает он искренне, как ревнивый муж, чьи подозрения только укрепляются, если жена убеждает его, что невиновна. Единственный правильный вопрос:"Ты мне веришь или нет?"Ответить доверием он не может, просто крошится на куски, пока не совершит чудовищной подлости и не поймет, что сделал. Как Отелло, он может поверить в невинность, только убив ее.

Исаак. Ему — под сорок, он очень хороший человек, умный, набожный, с юмором. Умеет схватить в ситуации самое главное. За тридцать лет нищенства утратил всякий страх и научился разбираться в людях. Во многом он похож на Матфея, но шутит он круче и одарен поэтическим взглядом на мир. Милость и величие Иисуса его ничуть не удивляют — он сразу опознает их как что‑то"правильное".

Иссахар и Рахиль. Забитые работящие люди. Церковных властей боятся: конечно, они почитают их, но, если с ними поругаться, кто купит у тебя овощи или даст белье в стирку? Цель у них одна — поменьше шуму. Конечно, про Иисуса они слышали, но упорно отпираются, как только поняли, что Он — persona non grata. Иссахар компенсирует забитость домашним скандалом. Рахиль всегда хнычет.

Иудеи (плакальщики) - мне кажется, среди них есть и женщины, хотя я не знаю, каков тогдашний обычай.

Сцена I

Вифания, у Лазаря.

Е в а н г е л и с т. В Вифании, под Иерусалимом, жил некий Лазарь с сестрами, Марией и Марфой. Мария много грешила, пока не встретила Иисуса, а теперь, когда Он приходил к ним, слушала, сидя у Его ног. Марфа занималась хозяйством…

И о а н н. Ну, вот. Все в порядке.

М а р ф а. Спасибо, Иоанн. Ох, если б каждый так помогал! Теперь можно и стряпать. Сколько сегодня народу? Учитель, ты, нас трое, это будет пять…

И о а н н. Еще Иаков и Симон, если вовремя вернутся.

М а р ф а. Семь… Хоть бы Иаков пряности не забыл!

И о а н н. Уж он не забудет. Больше чинить нечего?

М а р ф а. Нет, спасибо. Беги. Учитель — во дворике, с Лазарем и Марией. (Уходя). Авигея! Горошек собрала? (Кричит издали). Да, Иоанн!

И о а н н. Что, Марфа?

М а р ф а. Как Он любит, со смоквой или с финиками? А то маслин и винограду?

И о а н н. Все равно. Давай со смоквой. (Тихо). Бедная,

как крутится! (Громко, уже во дворике). Добрый Вам вечер.

Простите, что запоздал.

М а р и я. Садись, Иоанн. Ты весь красный.

И о а н н. От очага, я вертел чинил. Вообще‑то и чинить нечего…

М а р и я. Да, да. Он и так работает. А мы тебе шербету оставили.

И о а н н. Спасибо, Мария. Здесь хорошо, прохладно. По мне, закат — лучшее время суток.

М а р и я. А осень — лучшее время года. Смотри, какие листья — зеленые, прозрачные. Тени на плитах…

Л а з а р ь. Листья скоро опадут.

М а р и я. Да, так красиво! Алые, ржавые, желтые, по краям — как оборочка… Ветер метет их по земле, а они шуршат, словно шепчут нам радостную тайну. А ты вот осенью грустишь. Учитель, скажи Лазарю, чтобы он был повеселее! Лазарь. Как веселиться в таком мире? Труд, тревога, страх — и проблески надсадного смеха… В лучшем случае мы дождемся покоя, да и то вряд ли. Наверное, страх — самая суть Божьей тайны. Прав я, Учитель? Ведь страх — начало премудрости.

И и с у с (отрешенно, словно во сне). Когда Он утверждал

основание Земли, я была при Нем художницей и радовалась с сынами человеческими.

И о а н н (удивлен, слишком это ему знакомо). Учитель, о ком это!

И и с у с. О Премудрости Божьей.

Л а з а р ь. Неужели радость — там, в самой глубине, у оснований мира? Что ж, постараюсь… Я по природе не склонен к веселью.

М а р и я. Верно. Даже в детстве ты был тихий, серьезный. А потом… Поистине, старший брат. Пытался меня укротить. Если бы я слушалась, я бы такого не натворила. Но, знаешь, я радовалась, что в мире так хорошо. Свет, смех, запахи, золото, драгоценные камни… Какая красота! Особенно я любила, когда меня хвалят. Я для них плясала, чтобы радовались. Вплету белые лилии в медные косы…

Л а з а р ь. Ты очень любила жизнь.

М а р и я. Я любила не то и не так — но любила, пока не нашла Лучшего.

И и с у с. Любила ты сильно, и тебе прощены грехи.

М а р и я. Учитель, так Ты сказал, когда я упала к Твоим ногам у Симона–фарисея. А знал Ты, что мы пришли над Тобой посмеяться? Мы думали, Ты — угрюмый, сердитый, ненавидишь все красивое. Я увидела Тебя и застыла — только Ты был там живым. Все мы — полумертвые, просто притворяемся, а жизнь — с Тобой, не с нами. Она сияла в Тебе как солнце, перед которым блекнут свечи. Я расплакалась от стыда — стою тут, в этих побрякушках. Но Ты заговорил, и в сердце моем тоже засияло солнце. Я впервые стала живой. Жизнь я люблю еще больше с тех пор, как узнала ее смысл.

И и с у с. Да, ты поняла. Я прищеп, чтоб у вас была жизнь, и без ущерба.

Л а з а р ь. Учитель, даже я греюсь рядом с Тобой, словно у очага. Когда Ты здесь, трудно умереть… Но я -не такой, как Мария. Я держусь за жизнь одной рукой, не очень крепко. Если смерть подползет ко мне без Тебя, я уступлю ей, ускользну — и не пожалею.