Звонок тихо пропел, и Аня вздрогнула, как от удара. Наконец! Ну, Витька! Ой, а что у неё с причёской?

Аня подскочила к двери, не глядя, открыла замок и отбежала к зеркалу.

— Заходи!

Так, тут чуть подправить, а тут…

Чёрная кнопка вдавилась легко, как будто только этого и ждала: за дверью коротко тренькнуло. Прошелестели шаги, замок щёлкнул, дверь немного приоткрылась.

— Заходи!

Павлик толкнул дверь, вошёл. Аня стояла у противоположной стены у зеркала, поправляла причёску.

— Витя, что так долго? — голос нервный, на грани истерики. — Я сейчас!

Павел тихонько прикрыл дверь и замер, завороженный.

«Что она говорит?.. Нет-нет, там не надо — пусть будет немного растрёпано».

Она подняла руку и замерла.

«…Нет, тут пусть будет так. Павлик любит, когда немного растрёпано».

— Витя, Павлик там? Ничего не случи… — спросила она и осеклась: из-за спины, отражаясь в зеркале, исходил знакомый свет, — свет, которого так долго не было.

Она повернулась, глаза распахнулись, и Павел провалился в колодец. В бездонный колодец ярко-синего, сияющего, как в детстве, неба. Из колодца веяло надеждой и радостью, на дне колодца притаилась тревога.

— … лось? Ты? Пав…

По лицу пробежала дрожь, рука судорожно схватилась за стену.

— Павлик?..

— Девушка, — спросил Павел, — у вас правда такие синие глаза или это контактные линзы?

— Павлик, — повторила Аня.

Тревога стала отступать, сменяясь надеждой, по колодцу пробежала рябь. Что это? Она плачет?

Павел подошёл, взял запрокинутое лицо в ладони, промокнул губами сначала один глаз — ресницы смешно дёрнулись — потом другой. Оторвался, посмотрел, как на лице появляется робкая улыбка, нагнулся, приник к губам и чуть не задохнулся: настолько неистово ответила Аня.

— Чёрная дыра, — прошептал через сто лет Павел. — Хочешь в такую?

— В настоящую? — улыбнулась Аня. — Откуда невозможно вырваться?

Павел кивнул.

— Хочу! — серьёзно сказала она. — Хочу! А ты не пожале…

— Тсс… — шепнул он, снова наклоняясь к губам. — Нет! Я тоже не хочу вырываться.

Она вздрогнула, прижалась к нему всем телом, и прямо через кожу, от нерва к нерву побежали бессловесные, не умеющие лгать импульсы: «И я! Как долго….Хочу!»

— Аня, — сказал Павлик, — любимая, пойдём ко мне.

Нервы передали это по-другому, на древнем, понятном всем языке.

— Зачем? — Аня посмотрела ему прямо в глаза. — Родители на море…

Она высвободилась, потянула его за руку; они сделали так два шага, потом не выдержали и снова прижались друг к другу. Идти так было неудобно, приходилось переставлять ноги мелкими шагами, но и оторваться они уже не могли. Даже на секунду, даже на мгновение. Сколько занял путь до Аниной комнаты, они не заметили: были заняты более важным делом — гладили друг друга, целовались, вдыхали запах, заново привыкая быть вместе. В маленькой уютной комнатке Аня ещё успела автоматически закрыть дверь, а потом их прорвало. Мир закружился, закачался, как звенящий колокол. Время стало рваным, оно то ускорялось, то почти замирало. Понять, что за чем следовало, было почти невозможно. Да им и не надо было этого — понимать.

Первой исчезла его рубашка, потом — её платье. Вроде, бы так. Как и когда исчезло остальное, Пашка уже не заметил. Единственная заминка произошла с бюстгальтером, и он на одно короткое мгновение чуть было ни пришёл в себя, но Аня мягко помогла, и время опять понеслось не по своим законам, а только лишь пристраиваясь к их чувствам. Он, затаив дыхание, положил руку на её обнажённую грудь, сердце гулко бухнуло и скользнуло в сладкую горячую бездну. В бездне не осталось ничего — ни света, ни времени. Только он и она. Только ставшие ненасытными губы, грудь с набухшими сосками, и ласковые, не знающие усталости руки. Только обнажённые нервы. Только влажная глубина, манящая, словно сияющие в детстве звёзды.

И когда звёзды приблизились настолько, что стали слепить, когда казалось уже, что сейчас он сгорит, глубина вдруг трепетно раскрылась, и он упал туда, и звёзды вспыхнули по-новому. Аня застонала и выгнулась дугой, звёзды беззвучно взорвались, ослепляющая судорога настигла их одновременно и соединила нервы в один сплошной клубок. Надолго, почти навсегда, как будто они действительно провалились в чёрную дыру. Тело стало общим, а души озарились таким пониманием, какого не было ещё никогда.

— …Воронка, — шепнул Павел.

— Чёрная дыра, — отозвалась Аня. — Я теперь никогда от тебя не вырвусь…

— А я от тебя… Чёрт!

Тишину квартиры пронзила трель дверного звонка.

— Родители?

— Не бойся, их ещё неделю не будет, — тихо засмеялась Аня, поцеловала его в подбородок и рассудительно добавила: — И у них ключи.

Звонок прозвенел вновь.

— А кто?

— Какая разница? Павлик, а ты дверь закрыл?!

— Закрыл… — неуверенно сказал Пашка, — по-моему.

— Вот это да! — снова засмеялась Аня и, услышав новую трель, поморщилась. — Ну что звонят? Видят же — нас нет дома.

— Или не хотим открывать, — подхватил Павел. — Как ты сказала — «нас»?

И они засмеялись вместе.

— Павлик, — она на секунду прижалась к его груди, оторвалась, заглянула в глаза, ослепив светом ночных звёзд. — Павлик, я хочу твои картины увидеть. Все только о них и говорят!

— Увидишь! — пообещал он. — Будешь смотреть, пока не надоест.

— Не надоест! Правда от них голову сносит?

— Вроде, да, — улыбнулся он. — Знаешь, почему? У меня самого её снесло. От тебя!

— Правда?

— Правда! Я теперь могу всё. Написать такую картину, что каждый найдёт свою дверь к счастью. Хочешь?

— Я и так счастлива! — закрыла глаза Аня. — Но всё равно хочу. Всё хочу — и картины, и тебя…

На лестничной площадке Валентин склонился к двери, резко поднял руку и остановил собиравшегося снова нажать на звонок Виктора.

— Что? — не понял Виктор.

Валя осторожно потянул за ручку, приоткрытая дверь закрылась, чуть слышно щёлкнул замок, и по лестничной площадке пронёсся тихий звук — как будто прошелестело листвой большое и доброе дерево.

— Пойдём, Муха, — сказал Валентин. — Нечего нам тут делать.

Виктор отнял руку от звонка и внимательно посмотрел на друга: тот глядел в пустоту странным взглядом — со смесью удовлетворения и тоски. Через секунду выражение лица изменилось, и карие глаза взглянули на Виктора так, как и всегда. Уверенно и немного снисходительно.

— Пошли, — повторил он. — Чего застрял?

Анна Тапарова сладко потянулась, прижалась к мужу расслабленным телом и привычно пошутила:

— Павлик, ты дверь закрыл?

— Сколько лет ты это говоришь? — улыбнулся Павел и поцеловал её в закрытый глаз. — Не надоело?

— А тебе?

— Мне нет, — Павел поцеловал второй глаз.

— Правильно, — объявила Анна. — В чёрной дыре ничего не должно меняться.

Снова потянулась, приподнялась на локтях и открыла глаза.

— Павлик, почему деревья прорастают только из троих? На картине. Четвёртый — это Русик?

— А ты как думаешь?

— Я?.. Я думаю, вам пора уже встретиться.

— Кому? — удивился Павел.

Анна легонько нажала ему на грудь и сказала:

— Мухе…

Перенесла руку на лоб:

— Кульку…и…

Павел молчал.

…— Тапе.

— А Тапа у тебя где?

— Тапа? Ты не знаешь? Правда?

Анна засмеялась, легонько хлопнула его ладонью по лбу.

— Не знаешь? Вот здесь!

Положила руку на сердце, нажала.

— И здесь! А ещё здесь.

Рука прошлась по животу, скользнула ниже.

— И здесь! — торжествующе закончила Анна. — Везде! Ты не знал? Знал?

Павел утвердительно кивнул, притянул её к себе, поцеловал.

— Подожди! — высвободилась Анна. — Ты не ответил! Или ты до сих пор не простил?

— Давно. Вопрос в том, простили ли меня они?

— Вот и узнаешь, — уверенно сказала она и вдруг, словно почувствовав, бросила на него пристальный взгляд. — Ты боишься?