«В многолюдье и в диком племени…»
В многолюдье и в диком племени
голос Вечности груб и прост:
«И в мужском и в горчичном семени
скрыта тайна рожденья звезд…»
Впрочем, всё же не тайна – таинство.
Сир солдатский тупой сапог.
По вселенским шатрам скитаемся.
«Мать Вселенная, ты ли Бог?!.»
«Глагол раскрошится, как мел…»
Глагол раскрошится, как мел,
изнемогая стать преданьем.
Гордыни я не одолел,
соприкоснувшись с мирозданьем.
Сгущаю звёздную нугу
я, неединожды солгавший.
Но Бог на дальнем берегу
врачует свет, меня соткавший.
Он прочит «все не без греха…»,
когда в ночи над отчей крышей,
кнут переняв от Пастуха,
целует свет, меня избывший.
«В спелом яблоке червоточина…»
В спелом яблоке червоточина,
на округлости – след зубов…
Заплутавши во снах пощечина
осыпает кору с дубов.
Звон в ушах, на оси – вращение.
«Дед Пихто да цирк Шапито!»
Тишь, зардевшая от смущения…
«Ослепительная, за что?»
Понапрасну ножи наточены:
быть капустнице за сверчком…
Где-то рощах шумят пощечины,
я их в поле ловлю сачком.
Разговор сторожа с отроком, пикетирующим прошлое
– Расти, расти до полу, борода! Дым из ушей стелись до Сахалина! В строю ходил, но в стаде – никогда. И потому, шагай отсюда, глина… или побудь со мною, мальчуган. На грустной ноте песня у соловки: в утробе недр урчащий ураган, вот-вот сорвет с цепи боеголовки. В часах песок остывший захандрит, не сможет течь в отвалах високосных. Наступит час – земля заговорит, и полетят ракеты в дальний космос. И цель отыщет каждая – свою, далекий гром Создателя разбудит. И это вам не баюшки-баю.
– Проснешься ночью – и Луны не будет?
– Не смейся, дурень, тут мы все равны. Античный мастер понимает глину. Давным-давно уж нет моей страны. Я, старый воин, обхожу Руину. Горит огнем парадный аксельбант, мой сизый нос смеркается сквозь годы… Бросай в костер трескучий транспарант с кривой ухмылкой Статуи Свободы! Взгляни в бинокль: архангел Гавриил уже спешит к тебе на колеснице. Но не боись, я внукам сохранил в ракетной шахте огненные спицы. Знай: старым ранам долго заживать…
– Уйди, старик, ты смотришься нелепо. Мы очень скоро сможем зашивать и шар земной и траченое небо.
– Ну, коли так, встречаемся в аду! В натёках боли бронзовый калека, в грядущий миф бредя на поводу, я оцежу Руиной – Человека…
«В чем мне признаться Богу?..»
В чем мне признаться Богу?
Как я стал водопад?..
«Вымости мной дорогу
в рай, за которым ад».
Месяц (орел да решка)
плещется в глыбе льда.
Что ты скрываешь, речка?
Что ты хранишь, вода?
Здесь в ледяном оскале
сколы под Рождество.
В каждой летящей капле
шалое божество.
Я же – подобье Божье,
падающий поток.
Радуги у подножья
вспыхнут уже потом.
Ячея
Дом, в своем отрицанье дачи, саркофаг или пантеон? Два решенья одной задачи – затвориться ли, выйти вон.
Заблудиться, забыться в мире в понимании мертвых числ. Стар Ловец, грузила, что гири. Смысла нет? Или всё есть смысл?
Сеть небес декабрем окатит, с конский волос заблещет сталь, но локтями протерта скатерть – так, что видно иную даль.
Милый друг, посмотри на небо! Уплывают вдаль облака, как фарфоровые плацебо, исцеляющие века.
Прорывайся! На белом свете на приманку вчерашний хлеб. Паутина глубинной сети донным занавесом судеб.
Без оглядки беги отсюда, пусть спасется душа – ничья! Здесь безжалостна амплитуда.
И по каждому – ячея.
«Падающего – толкни!..»
Падающего – толкни!
Долго ли до земли!
Только ли из небес
мордой ржаной
в солонку?..
И по ступеням вниз
выйди и подстели
реки, луга и лес.
Падающему – соломку.
Мальчик-с-пальчик
Я в темный зрачок утопаю,
в подзорной пожив трубе.
Построю-создам Утопию
в отдельно взятом себе.
Вослед не пойду за туловом
от исстари к испокон.
И даже намаслю дулю вам.
Пора – если пуст флакон!
Где входов полно и выходов,
не нужен дверной глазок.
И я, межпространство выгадав,
забрезжу наискосок.
С горы (когда надо в гору бы)
плашмя станет падать труп.
Восстану уже из проруби,
как выгляну в Божий пуп.
Догоняшки
«Потянулась крошка за окрошкой»…
Из окошка гляну в огород:
бабочка гоняется за кошкой,
или, может быть, наоборот.
Вдохновившись этим зоопарком,
перед домом сяду на скамью:
девушка гоняется за парнем,
как догонит – упечет в семью.
Все забавно, но законно, вроде,
только перспективы неясны.
И вода в своем круговороте
догоняет собственные сны.
Воспаряя, славит невесомость.
Дождь меня, бегущего, настиг,
где бельчих ореховая совесть
в чих вмещает сочиненный стих.
Там подругу, верную подпругу,
отстегну, стеная и сопя,
при ходьбе по замкнутому кругу
настигая самоё себя.
