Резьба по воде
Пусть годы проносятся мимо!
Пора, брат, щетиной к звезде,
в просторном гнезде серафима
заняться резьбой по воде.
Пора выходить из метели,
пропившись на братском пиру,
в лучах золотой канители,
в сквозном изумрудном бору.
Пора у огня оптимизма
ладони погреть, Козерог!
Пусть краеугольная призма
лежит у исчадья дорог.
Она дожидается часа,
глотая и множа зевак.
Мне их возвращает сетчатка,
сбирая прозренья в кулак.
Взметая листву и коренья,
и черных, и белых ворон.
И слышит, и видит, как время
сочится с любой из сторон
И знает. что многого – мало!
И в речку бредет косогор,
то маятник режет, как масло,
пластает на части простор.
С последней своей остановкой,
причалом в ночных небесах.
С нелепой охриплой страховкой —
кукушкой в песочных часах.
Занавес
Не Козьма, так точно – Казимир.
Музыка, немая от рожденья.
Красота, спасающая мир,
своего страшится отраженья.
Вглубь себя уйду от духоты,
но содвину занавес неплотно.
Догорают поздние холсты.
Проступают ранние полотна.
Памяти Э. Ренана
Иисус раскурил сигарету,
перед вечностью грезя во сне.
Из любви, не за пагубу эту,
я погладил его по спине.
Мир кроил и кроил трафареты,
в перекрестиях плавил металл.
Пепел пал, и в огне сигареты
чуть насмешливо ад всклокотал.
Я на памяти сделал зарубку:
«Рим дремал. Пили кровь комары…
Вождь сидел и посасывал трубку,
в ней сгорали и гасли миры.
Обратился ко мне: « За острогом
пой, звереныш, про меньшее зло,» —
и добавил: «Все ходим под Богом,
в том нам больше других повезло…»
«Тускнеют, угасают власти Рима…»
Тускнеют, угасают власти Рима…
Предвидя междуцарствие коня,
леплю из пластилина властелина
и ставлю его около огня.
Он малого сказать не успевает
(глух колокол из жидкого стекла).
Лишь Цезарь, закоснев, загустевает,
под Брута выпадая из седла.
Три сосны
Русский смысл друзей не ищет.
Глух во мхах заскрёбся страх.
Лунный свет, вселенский нищий,
заблудился в трёх соснах.
Пронизающий зиянье
канул в скорбный неуют.
Три сосны срослись корнями,
друг из друга соки пьют.
Чахнет поросль обороны,
а глаза поднимешь ввысь:
в небесах сомкнулись кроны —
три сосны в одну сошлись.
Лунный свет. Тоска и воля.
И добро – почти что зло.
И тумана восковое
соколиное крыло.
И зарок в седой юдоли:
выжить, только померев.
Кто мы? Боги? Или боли?
Или тени от дерев?
Ты ли Промысла сквозного
основанье звёздных пор
триединая основа,
возносящая Собор?!.
Сфера
И вновь
стеклянной сферы вой.
Внутри сплелись
метель и вьюга.
Там зверобой,
как зверь рябой,
не может вырваться из круга.
Притча об олухе
Фиолетовый филин ухарем на воздушных ухабах ухает: «У-ух!» Упыри, вурдалаки, лешие расчихались во мхи истлевшие и в пух. Шебаршит, словно мышь под ящиком, извивается ртутной ящеркой родник. Звезды зрит и грохочет хорами, как рыдает над крохоборами, рудник. Колобродит смолой поленница, над криницей береза кренится и крест – над почившим до срока олухом, что избенку воздвигнул обухом, в присест.
Он рудник драгоценный выпростал, глянь: избенка на курьих выростах взросла. Изумруды мрачнели грудами, золотыми змеились рудами – в рост зла. Тут напала хандра на олуха, он сломился как ствол подсолнуха, угас. «Твердь земная тобою пройдена, но навеки забыта родина,» – плыл глас. Вспомнил олух, как юным, истовым от народа пошел за истиной в чертог. Но в пути, близ церквы бревенчатой, он взобрался однажды вечером на стог. Длился сон до затменья молодца, он не слышал, что паства молится зазря. Пробудился – вкруг тьма одышная, не гремит световыми дышлами заря.
«Где ж ты спряталось солнце ясное?» – обращался к оленю, к ястребу, к сычу. Злясь, выспрашивал ель точёную, как пройти сквозь чащобу чёрную. Но – чу! «Надоело – изрёк, – заискивать! Рудознатцем пойду за истиной сквозь твердь». И – пошел в глубину гремучую, и поляну обжил дремучую, как Смерть.
«Твердь земная тобою пройдена, а в деревне растет смородина, светясь»… Днём и ночью избёнка ерзала, и ходила под ней промерзлая зыбь-грязь. «Хватит ёрзать чумой-посадницей, али сядешь с размаху задницей на кол! Сгинь, зараза, в косматой темени!» – Вдарил олух тяжелым теменем об пол. Брёвна пола случились полыми, он попал из огня да в полымя – в полон. Но собрался, сразился с нечистью и нашел он пол елью – с Вечностью кулон…
Нет, не попросту притча молвится – колом в спину сразили молодца. Слух глух. То не бело проплыло облако – то крестом осеняя олуха, взмыл Дух. Он клубясь долетел до родины, там пророс меж кустов смородины лопух.
…Фиолетовый филин ухарем на воздушных ухабах ухает: «У-ух!»
Наваждение
О ржавый желоб скрежетал, штакетник с хохотом шатал под вечер ветер. Густела, громоздилась хмарь, метался, вспыхивал фонарь меж корчей веток. Я находил знакомый путь в густую радостную жуть – в замшелый флигель. Над ним безвременье сошлось, не чуя собственную ось, вращался флюгер.
