— А что ты собираешься делать с этими балахонами и одеялами? Середина сентября, пока что тепло.

— Однако ночи прохладные.

— Но ночью мы в постели.

— А если не будет постели?

— Ты шутишь?

— Я серьезен, как факир[50]. Путешествуя, никогда не знаешь, где будешь ночевать и будешь ли вообще ночевать…

— Это мы отправляемся в путешествие?

— А ты что думал?

— Не может быть! — Жак был вне себя от радости: местоимение «мы» означало, что друг решил сопровождать его. — Значит, и ты со мной?

— Я буду показывать тебе дорогу, которая в зависимости от того, как ты пожелаешь, может быть короче или длиннее.

— Жюльен, ты настоящий друг! — растрогался Жак.

— А ты не знал? Ну, хватит комплиментов! Обговорю все с банкиром и сразу же пошлю за каретой. Прокатимся по лесу, отужинаем в «Английском кафе» и завершим последние приготовления в дорогу.

— Не завершим, а начнем, хочешь ты сказать. Для такого путешествия потребуется масса вещей.

— Возможно, — загадочно произнес Жюльен.

Вторая половина дня прошла, как и было намечено. Друзья славно закусили. Жак, подчиняясь воле своего радушного хозяина, пил те же вина, что и в прошлый раз, и не заметил, как Жюльен предательски накапал в последний фужер какой-то темной жидкости из маленького флакончика.

В полвосьмого друзья покинули ресторан. Экипаж быстро домчал от «Английского кафе» до Северного вокзала. Оглушенный чередой событий, обильными возлияниями, Жак, держа машинально друга за рукав, пересек зал ожидания и, тяжело опустившись на мягкий диван спального вагона, сразу же отключился.

Когда же проснулся, то услышал разговор на незнакомом, гортанном языке. Открыв глаза, потянулся лениво и тут же, взглянув на хитро улыбающегося Жюльена, резко вскочил:

— Где мы, черт возьми?

— В вагоне.

— А который час?

— Без двадцати девять.

— Но мы же выехали в восемь. Что, я спал всего лишь сорок минут?

— Прибавь еще сутки!

— Как?

— Ты дрых беспробудно около двадцати пяти часов.

— С ума ты, что ли, сошел?

— Да нет, скорее, это ты еще не пришел в себя.

— Значит, мы уже далеко от Парижа?

— Не далее тысячи километров. Слышишь, как хлопают двери и проводники кричат по-немецки, что пора выходить?

— Значит, мы в Германии?

— Да, в Берлине.

— В Берлине?!

— Да-да! Первый отрезок нашего пути в Бразилию — позади. И пока второй, намного длиннее первого, еще не начался, пройдем в ресторан. Наверное, желудок у тебя от голода присох к спине.

Жак, с затуманенной головой, растерянным взглядом, помятым лицом, не нашел даже, что ответить, и послушно поплелся за Жюльеном, чувствовавшим себя как дома, — во многом благодаря тому, что понимал тот варварский язык, на котором здесь говорили.

— Нет, я, наверное, сплю, — промолвил Жак, ущипнув себя. — Это из-за письма погрузился я в какой-то кошмар. С минуты на минуту сон пройдет, я снова окажусь на улице Дюрантен, и служанка принесет мне чашку какао или кофе.

Увы, вместо служанки появился огромный тевтонец[51] — с рыжими бакенбардами, в короткой куртке и широком белом переднике. Ловко расставляя посуду с богатой закуской и огромные кружки с пенившимся мюнхенским пивом, он бросил Жюльену, что на Петербург отправление через час с четвертью.

Расслышав среди немецких слов название русской столицы, Жак сказал сам себе: «Итак, кошмарный сон продолжается». И, чтобы проверить свою догадку, произнес непринужденно и твердым голосом, как человек, окончательно проснувшийся:

— Кажется, мы отправились на прогулку в Петербург?

— Да, — как ни в чем не бывало ответил Жюльен.

— А что нам делать у его величества царя?

— Искать спасения от морской болезни.

Явь. — От Диршау до Петербурга. — Желание вернуться в Париж. — С картой по Азии и по двум Америкам. — Через Берингов пролив, но не по морю. — Обетованная земля. — Человек-посылка. — Впечатление Жака от российской цивилизации. — От Москвы до Перми через Казань в тарантасе. — Снова поездом — от Перми до Екатеринбурга. — Непочтительное отношение Жака к Уральским горам. — Граница между Европой и Азией. — Владимирка.

Жак Арно ел машинально, не проронив ни слова, как бы во сне. Но пронзительный паровозный гудок, известивший об отходе поезда по направлению к немецко-русской границе, убедил его, что все это — не грезы, а явь. Вслушиваясь в постукивание колес о рельсы, он глубоко вздохнул, решив, что при таком шуме ему не заснуть. Хочешь не хочешь, подумал он, а путешествие началось! Хорошее настроение, посетившее его вчера, испарилось, тем более что мюнхенское пиво не шло ни в какое сравнение с нектаром из нашей Бургундии.

Когда друзья вернулись в купе, Жюльен, стараясь не обращать особого внимания на Жака, которому, как он считал, требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя от потрясения, вызванного внезапным отъездом из Парижа, лег поудобнее, чтобы поспать.

— Значит, — произнес Жак упавшим голосом, — мы отправились?

— Именно так.

— В Петербург?

— Я сказал тебе об этом еще в ресторане.

— Это столь необходимо?

— Да, если, конечно, тебе не захочется вернуться в Кельн[52] и оттуда добраться до Гамбурга[53], чтобы сесть там на первый пароход, направляющийся в Бразилию по маршруту Гамбург — Лондон — Лиссабон — Санта-Крус-де-Тенерифе[54] — Пернамбуку — Рио[55].

— Ни за что!

— Тогда позволь мне отдохнуть. Ночью я глаз не сомкнул, пока ты спал как убитый. И желал бы теперь наверстать упущенное. Завтра в половине седьмого утра мы будем уже в Диршау, в пятистах километрах отсюда. День предстоит долгий, и мы вдоволь наговоримся по пути в Кенигсберг[56], откуда поезд домчит нас до Эйдкунена — населенного пункта на немецко-русской границе в восьмистах километрах от Берлина и всего лишь в двух километрах до Вирбаллена[57] — первого города Российской империи, куда мы прибудем в два часа дня. А сейчас — спокойной ночи!

С этими словами Жюльен решительно, подобно заядлому путешественнику, твердо знающему, что сон так же необходим организму, как и еда, смежил веки и через две минуты уже спал, оставив друга наедине с его думами, далеко не веселыми, судя по глубоким вздохам Жака. А ровно в шесть утра, словно моряк, просыпающийся всегда в одно и то же время, за несколько минут до побудки, он снова открыл глаза.

— Привет землепроходцу! — весело обратился Жюльен к приятелю, еще более озабоченному и мрачному, чем накануне. — Кончай дуться! А то нагоняешь тоску, как больничная дверь.

— Я думал всю ночь напролет.

— Лучше бы уж ты спал!

— Послушай, взвесив все, я предпочитаю вернуться в Париж и отказаться от наследства.

— А твоя отставка?

— Заберу заявление обратно. Влиятельные друзья помогут мне восстановиться на работе.

— Но ты же будешь притчей во языцех в своей префектуре!

— Лучше так, чем это путешествие!

— А как доберешься ты отсюда до дома? Держу пари, у тебя нет ни гроша с собой! — Жак открыл портмоне и увидел там всего лишь семнадцать франков и сорок пять сантимов[58]. — Или ты полагаешь, что администрация железных дорог предоставляет кредиты?

— Но ты же одолжишь мне денег на обратный путь!

— Нет, нет и нет! Ты сам обещал мне отправиться в путешествие, если только я не обреку тебя на морскую болезнь. Поскольку я не собираюсь нарушать данного условия, ты поедешь со мной — по своей ли воле или против нее, не имеет значения. Впрочем, если тебя это не устраивает, можешь выходить в Диршау и возвращаться пешком, вымаливая у немцев подаяние — картофельный суп или кислую капусту. Вот и все, что я могу тебе предложить.