Пошел пятый день заключения Жака и Жюльена. Французам вновь принесли адское кушанье. Но тюремщик, увидев, что заключенные буквально не в себе, не осмелился войти в камеру, несмотря на присутствие отряда солдат, и удовольствовался тем, что, слегка приоткрыв дверь, — ровно настолько, насколько позволяла цепочка, — поставил сосуды с едой на пол и втолкнул их внутрь.

Теперь узникам был предложен ананасовый компот!

Вид ломтей хлеба, пропитанных сиропом, густым, как клей, исторг из груди Жака град проклятий. Издававшиеся им короткие, глухие звуки напоминали скорее вой волка, нежели человеческий голос. Неимоверная жестокость перуанцев и так уже принесла друзьям столько страданий, и теперь терпению одного из них пришел конец.

Неумолимое желание пить, ни на минуту не оставлявшее бедных мучеников, выворачивало у них внутренности, обжигало глотку, лишало их голоса, а временами мутило рассудок. В этих призраках с посиневшими губами, запавшими, в темных кругах глазами, мертвенно-бледными лицами и приоткрытым ртом, из которого вырывалось лишь хриплое, прерывистое дыхание, с трудом можно было узнать бесстрашных французов-путешественников.

Из-за ужасной жары, отсутствия воды и полноценной пищи друзья столь быстро теряли силы, что у них невольно возник вопрос, уж не добавляют ли им в пищу яд. Однако им было не до рассуждений: все их помыслы, все желания сводились к одному — к воде!

Они жевали кожу кобуры, а затем, чтобы вызвать слюноотделение, время от времени клали на язык несколько крупинок пороха. Эти меры позволили в той или иной мере перенести пытки один день, может быть, два. Но потом кровь сгустилась и перестала выполнять свои функции.

— Что делать?! Что придумать?! — в сотый раз вопрошал, — нет, рычал, — Жюльен, в то время как Жак катался в беспамятстве по простыне, издавая в бреду несвязные звуки. А ведь прошло лишь пять дней!

Жюльен заметил, что Жак задыхается, бормоча что-то жалобно.

— Тысяча чертей, он же умрет!.. Жак, Жак, послушай!..

— А! А! Воды… воды!..

— Воды нет, но погоди, за неимением лучшего ты выпьешь вот это!..

Закатав рукав рубашки до локтя, Жюльен с силой стянул руку своим галстуком, достал из кармана перочинный нож и вскрыл себе вздувшуюся вену. Теплая, черноватая струя крови едва не ударила Жаку прямо в лицо.

Жюльен, не желая терять ни капли драгоценной жидкости, от которой зависела жизнь их обоих, пригнул голову друга к ране. Жак сделал бессознательно несколько глотков и внезапно ожил. Открыв глаза, он понял, какой мужественный и самоотверженный поступок совершил Жюльен.

— Ты дал мне свою кровь! — пробормотал он. — Но ты же можешь погибнуть!

— Что ты, сие небольшое кровопускание пошло мне лишь на пользу! — отвечал Жюльен, пытаясь подобной возвышенной ложью скрыть головокружение. — Если я и умру, то не от этого. Помоги мне только завязать рану… Так, хорошо! Нельзя терять ни капли: крови у меня хватит еще на два-три раза.

— Что ты!.. Неужели ты думаешь, что, будучи в сознании, я согласился бы на такое? Ведь это было бы с моей стороны непростительным преступлением по отношению к тебе!

— Не говори глупостей: хоть у тебя мышцы и сильнее, чем у меня, но перед голодом и жаждой ты по сравнению со мной более беззащитен. В конце концов, если и я в свою очередь свалюсь, то ты дашь свою кровь мне…

Внезапно донесся грохот — откуда-то издалека, со стороны моря.

— Это пушка, — произнес Жак, почувствовавший себя лучше после «возлияния».

— Только бы не бомбили этот проклятый город, а то мы окажемся еще, ко всему прочему, и погребенными под развалинами нашей тюрьмы!

— Хорошо, если бы это был военный французский корабль, пришедший из Лимы.

— Ты же прекрасно знаешь, что такое невозможно: наш славный метис едва ли проделал полпути.

— Слышишь крики горожан?.. И барабанную дробь?.. Ну и гвалт поднялся! Надо же, как забегали наши тюремщики!.. Должно быть, что-то стряслось!..

Заскрежетала, поднимаясь, деревянная стена-перегородка, и, как и пять дней назад, взору пленников предстала зала, в которой в прошлый раз заседал военный совет. По другую сторону решетки по-прежнему размещался гротесковый взвод солдат, однако судей не было видно. Уж не отправились ли эти герои на поля сражений, чтобы, пренебрегая риском порвать свои великолепные мундиры, защитить матушку-отчизну от неистовых чилийцев? Или же они попросту удрали в панике, что частенько случается с подобного сорта генералами?..

Лишь начальник полиции да еще писарь-протоколист восседали на своих местах, словно вздумали заменить собою военный совет. Судя по всему, его превосходительство полицеймейстер[636] намеревался председательствовать, обвинять, защищать, если потребуется, — поскольку до сих пор никто не позаботился о том, чтобы дать обвиняемым защитника, — и конечно же судить. В общем, получался на редкость единодушный военный совет!

Жюльен, до сих пор призывавший Жака к терпению, при виде виновника их мучений потерял контроль над собой. Его мозг охватило горячечное[637] возбуждение, лишившее отважного француза обычной для него ясности ума. Всегда корректный, выдержанный и хладнокровный человек на какое-то мгновение уступил место ослепленному гневом безумцу, не способному мыслить здраво и утратившему даже инстинкт самосохранения: голод, а еще более — жажда, достигшие предела, часто вызывают подобные приступы безрассудной ярости. Бледный, в полубредовом состоянии, с блуждающим взглядом, он бросился с истошным воплем к решетке и, просунув сквозь железные прутья руку с револьвером, прицелился в полицейского. Все это произошло столь молниеносно, что Жак не успел остановить друга, способного на самый что ни на есть отчаянный поступок, чреватый для них обоих ужасными последствиями.

Его превосходительство начальник полиции, нырнув с искаженным от страха лицом за спинку скамьи, крикнул из своего убежища:

— Огонь по ним обоим!

Солдаты с шумом вскинули винтовки. И в это время раздался оглушительный гром, потрясший тюрьму до самого основания — так что с потолка посыпалась известка, а по толстым каменным стенам расползлись в разных направлениях глубокие трещины.

Жак, убедившись, что ему не под силу оттащить Жюльена от решетки, в которую тот вцепился свободной рукой, гордо встал рядом с ним, чтобы погибнуть вместе с другом. Увидев, что взрыв не причинил им ни малейшего вреда, французы радостно вскрикнули.

К счастью, солдаты, не менее удивленные, чем узники, но гораздо более напуганные, чем они, не успели разрядить свои ружья. В смятении носились они по залу, пока всеми ими не овладела мрачная оторопь.

Прогремел еще один взрыв, и тотчас в коридоре послышались быстрые, но размеренные шаги, а затем — произносившиеся на иностранном языке одна за другой короткие команды, сопровождаемые бряцанием металла.

Дверь в залу с шумом распахнулась, и до заключенных ясно донесся отдававший команды голос, не заглушаемый теперь стенами и громко звучавший в просторной зале, где стояли испуганные насмерть солдаты и сидели на своих местах парализованные ужасом начальник полиции и писарь-протоколист.

Жак и Жюльен не поверили своим ушам, когда услышали отданный на чистейшем английском языке приказ, которому было бы бессмысленно сопротивляться:

— Бросай оружие! Вы взяты в плен! Каждый, кто не подчинится моему распоряжению, будет расстрелян на месте!

Преступные замыслы правителей, оказавшихся в затруднительном положении. — В поисках агентств пароходных компаний. — Участливый консул. — Под защитой английского флага. — Письмо государственного секретаря. — Решительность официального представителя Англии. — Пароход «Шотландия». — Консул ее величества королевы Великобритании — в бочке! — Командир корвета. — Приготовления к бою. — Ультиматум[638]. — Власти в замешательстве. — Десятиминутная отсрочка. — Пушечный выстрел. — Закрытые ворота. — Динамит. — Вовремя отданный приказ.