Болото Как трудно, наверно, болоту Всю жизнь оставаться болотом И выглядеть круглым болотом В глазах насекомых и птиц. А впрочем, оно не рыдает И тащит насильно в объятья Любого, и жадно глотает… А в чреве его – как в аду. Такое вот злое болото, Без сердца и без дыханья. Его ничего не волнует, Оно никуда не течет. Лишь звери ночные знают, Как молится Богу болото, Чтоб он превратил его в речку… Но хочет ли этого Бог? Грех Вот грех. Он будет молодым За сгорбленной спиной. Ты будешь лысым иль седым, А он всё тот же – твой. Стареют мысли и тела, Стареют скорбь и смех. Стареет даже смерти мгла, Но не стареет грех. Ты с ним пойдешь в незримый бой С могилой и судьбой. А он, твой грех, доныне твой, Как верный пес – с тобой. К тебе прилип он, как смола, Не смыть, не оттереть. За все позорные дела Пред ним одним ответь. «Счастье – оно как тигр или как гюрза…» Счастье – оно как тигр или как гюрза, Оно не из воздуха сделано – из огня. Оно не смотрит мне никогда в глаза, Проходит мимо, делая вид, что не знает меня. Я забуду обиду и слезы свои утру, А оно, увидев гор небывалый свет, Говорит, приподняв на одно мгновенье чадру: «Зачем я тебе, ведь ты не герой, а поэт! А для поэта привычней печаль и боль, Счастье ему, вообще-то, и ни к чему. Звезды его восходят, когда умирает любовь: Тогда сердце его, пылая, озаряет тьму. Если я хлеб твой намажу черной икрой, Если стану виночерпием щедрым в твоей судьбе, Горы меня не простят за жест такой. Голод и жажда – вот всё, что остается тебе». «Смерть слишком щепетильна, выбирая…» Смерть слишком щепетильна, выбирая Из нас достойнейших – какой же прок От недостойных?! Но за дверью рая Их ждет опять неумолимый рок. Мы сохранили звук родимой речи, Оставшись скорбно жить среди теней. Иных уж нет, а те, увы, далече. Но чем далече, тем они родней. Муравей Репатриант и патриарх, оплот морали, тебя заездили в стихах, зарифмовали. Но от строфы ползешь к строфе, морщиня лобик, трудолюбивый муравей, как луноходик. Когда смотрю я на людей без задней мысли, в меня вползает муравей, щекочет мысли. В микроскопической борьбе с утра до ночи, весь мир таская на себе, чего он хочет? «Чего ты хочешь, – говорю, – членистоногий? Перекури!» «Я не курю. Уйди с дороги!» «„Лживое времечко!“ – правда сказала…»
«Лживое времечко!» – правда сказала. «В этом же правда!» – ответила ложь. Всюду, – в пустыне ли, в шуме ль вокзала, – Нам диалектику вынь да положь! «В дни, когда птицы прощаются с летом и роща редеет…» В дни, когда птицы прощаются с летом и роща редеет, Припоминая птенцов желторотых в покинутых гнездах, В сердце гнездится печаль и душа сиротеет, И наполняется болью пронзительной воздух. Осень идет, одевая меня, а поля раздевая, И по земле расстилается плачем косяк журавлиный. Осень, – рдяная, растерянная, дождевая, – Слишком насмешлив твой путь одинокий и длинный. Плоть мою ветви простуженные не согреют, Дух мой скорбит, как башка Иоанна на блюде. Гнезда, что брошены, так же, как люди, стареют, Сакли, что брошены, так же стареют, как люди. Вижу, как падают в море уставшие птицы, Слышу их крик заблудившийся и нелюдимый: «Коль умирать, так уж там, где случилось родиться, Если уж строить гнездо, то в отчизне родимой!» Вечернее раздумье Опять беззастенчивый ветер листает страницы полей, и солнце закатное светит и прячется средь тополей. И в каждую клеточку сердца, народною песней звеня, сквозь сумрак осенний и серый отечество входит в меня. И эти заросшие сакли, и новые эти дома – всё то, чему предан до капли надежды, души и ума. Земля без войны и без крови! Твои узнавая черты, не ведаю радости, кроме цветущей твоей красоты. О, Родина! Слышишь ли голос?.. Я твой, и ты тоже моя! Пусть жизни стремительный колос пробьется из недр бытия. И если уж смерть его скосит, то только на этой стерне, чтоб тихая теплая осень, как мать, прислонилась ко мне. Поверь мне, что это не гордость, а просто сыновья тоска – в раздумии, в счастье и в горе остаться с тобой на века. |
