«Мой сын, мой маленький сынок…» Мой сын, мой маленький сынок, Мой человечек нежный, Ты, словно аленький цветок, Глядишь с пеленки снежной. Ты приходил ко мне во сне Задолго до рожденья И приносил в подарок мне Мгновенья вдохновенья. Моя награда. Мой успех. Нет никаких сомнений, Мой сын, ты лучшее из всех Моих произведений! «Нас окружили подлость и крушения…» Нас окружили подлость и крушения, Кичливые братки и паханы. Не скоро выйдем мы из окружения Разграбленной, растерзанной страны. Нас окружили нашим окружением, Нас предали бездарные чины. Своим беспрекословным поражением, Безропотные, мы окружены. Нас окружили грязным унижением, Нам навязали нищую суму. И выходить к своим из окружения Приходится нам всем по одному. «Высоко гнездятся грифы…» Высоко гнездятся грифы, Стерегут могильный прах. Но в народе нашем мифы Сочиняют об орлах. Под водой морские рифы Кораблям готовят крах. Но в народе нашем мифы Сочиняют о горах. Наши древние сказанья И заветные мечты Смотрят гордыми глазами С гордой нашей высоты. «Я, словно горная река…» Я, словно горная река, Смотрю на землю свысока. По склону горному сбегаю И задеваю облака. Сорвавшись с горного венца, Не потеряю я лица. Я на груди горы сверкаю, Как на ладони у Творца. Во мне звенят вершин снега И сны родного очага. Когда достигну я равнины, Раздвину плечи-берега. Из цикла «Четки» «Нынче любви слова…» Нынче любви слова Сродни чужим голосам – Молитва моя едва Уносится к небесам. Нынче неверья яд Хозяйничает, не гостит. Прости меня, Саният! Аллах-то всегда простит. «Нас карает жестокий век…» Нас карает жестокий век – То тюрьма зовет, то сума. И напыщенный человек Потихоньку сходит с ума. Поразграбили полстраны – Что не схавали, то пропьем. Лишь на кладбище мы равны, Но когда мы это поймем? «Душа перед рождением стиха…» Душа перед рождением стиха – Как небо пред нежданною грозой. И дрожь ее священна и тиха, И кажется тогда она босой. А нищий – тот, кто, не предвидя гроз, Живет своим, не божеским умом, И тот, кто вместо облаков и роз Смиренно дышит всяческим дерьмом. «Не перейдет даже реку вброд…» Не перейдет даже реку вброд Тот, кто Аллаха давно забыл. Вспомни, прошу тебя, мой народ, Прежнюю гордость и прежний пыл! Всё чаще слышится мне труба Проклятья, которая всем в укор. Даже не знаю, чья круче судьба – Горцев ли бедных иль бедных гор. «Так не я сейчас говорю…» Так не я сейчас говорю, Так народ говорил всегда. «Можно ль верить, скажи, царю?» «Можно. Мертвому. Иногда». Почему же народ теперь Терпит милость пришлых воров? И закрыта к Аллаху дверь, И горит твой родимый кров. «И ум твой некстати, и жизнь не мед…» И ум твой некстати, и жизнь не мед, И песни твои никому не нужны. И кто тебя, такого, поймет, Кроме твоей терпеливой жены? Но при чем тут страна и при чем народ? Может, только ты во всем виноват, Смешной и напыщенный сумасброд, Светящийся лампочкой в тридцать ватт? «У бедняков невеселый нрав…» У бедняков невеселый нрав, Чтоб петь их заставить, – об этом речь. Можно ли, Родину обобрав, Бедный народ сберечь? Пища – и та будет горька, Кусок не полезет в рот, Если он отнят у старика Для ребенка – иль наоборот. «Во весь воровской свой пыл…» Во весь воровской свой пыл Мчатся они на меня. А тот, кто всадником был, Остался вдруг без коня. Лишь в этом, пожалуй, суть Того, что они несут. Весел неправедный путь… Но будет и праведный суд! «Не совесть теперь блестит…» Не совесть теперь блестит, А злато и серебро. Но люди помнят про стыд И про былое добро. Сколько уж лет подряд Бесы шепчут: «Уйди…» Но четки мне говорят: Сиратский мост впереди! |
