Пора сенокоса Пора сенокоса, сияние дня. Вновь колет мне ноги, как в детстве, стерня. Блестевшая утром, просохла роса; ни тучи не видно среди синевы. Со свистом взлетает стальная коса и с шелестом тонет в дурмане травы. И душное лето в разгаре еще, и солнце, как прежде, палит горячо, но знает душа, что близка перемена… И осенью пахнет душистое сено. «И снова с поля…» И снова с поля мать моя вернулась. Свалила с плеч худых вязанку сена и пот утерла высохшей рукой. И показалось мне: движеньем этим она с лица морщинистого стерла усталость всей земли и всех уставших… «Костер в ночи…» Костер в ночи зажгла ты для меня. Но зябко мне у твоего огня. Пусть нежность и любовь в глазах твоих, но не могу ответить я на них. Костер в ночи я разжигаю сам. Гудит огонь, взлетая к небесам. Я жду – придет единственная, та! Но зябко ей у моего костра… Гроза Всё стихло вдруг, но в то же время как бы слышнее стало; темень укрыла звезды и повисла клоками дымными на листьях, на травах, крышах… Стало душно и, как в пространстве безвоздушном, с трудом дышали мы, когда на землю ринулась вода как бы с высокого обрыва потоком буйным!.. И пугливо рукой закрыла ты глаза. Как будто это не гроза дождем и громом разражалась, а чувства те, что в нас рождались, для слов искали голоса! «Скорей проснись и улыбнись беспечно…» Скорей проснись и улыбнись беспечно, оставь свои печали в дне минувшем и выбегай навстречу мне, накинув на плечи это солнечное утро! «Я желанья забыл…»
Я желанья забыл – и мечты улетают, уносятся прочь. С перебитым крылом с высоты птица памяти падает в ночь. Я один в этой сумрачной мгле, в этой душной июльской тиши. Не любовь умирает – во мне умерла половина души. И, тоскуя, гляжу я во тьму, и никак не могу я решить, как теперь в опустевшем дому мне прожить с половиной души. Под дождем Раздвигая завесу тумана, дождь наполнил осеннюю тьму. Он идет и идет беспрестанно – я лицо подставляю ему. Но холодною плетью своею он безжалостно хлещет меня с каждым разом сильнее, сильнее, словно в чем-то недобром виня, словно смотрит с немой укоризной на людей, что извечно спешат под дождем своей суетной жизни и подумать над ней не хотят. О, скажи мне, мой век просвещенный, мне, прожившему четверть тебя: как изведать мне мира законы, эту жизнь как вино пригубя, если черная молния мысли убивает во мне доброту лишь за то, что в сумятице жизни я своею дорогой иду, и сквозь пыль, и сквозь снег, и сквозь рокот проливного, как счастье, дождя, забываю про спутников робких, что отстали, шоссе предпочтя? Только я от тебя не отстану… О, мой век, сквозь вселенскую тьму ты идешь и идешь беспрестанно, неподвластный, как я, никому, и железною плетью своею всё безжалостней хлещешь меня, с каждым разом больнее, больнее, словно в схожести этой виня. «Вот первый снег! Я восхищенным взором…» Вот первый снег! Я восхищенным взором Гляжу на двор, который обнесен Скрипучим и сверкающим узором, Похожим на волшебный детский сон. Вот первый снег! Он всё переиначит, Вернет друзей веселых и подруг. Но снег дрожит и, как ребенок, плачет И смотрит недоверчиво вокруг. Наутро он умрет, и станет жутко: Опять пришла пора зиме кружить? Но первый снег – он словно Божья шутка, Способная навек заворожить. О, как мне жаль полет его кромешный, Тишайший и беспомощный полет! Его непрочной красотою нежной Я буду жить всю зиму напролет. |
