– Но главная ваша трудность в том, что будет у вас период потери самого себя. И период долгий.

Я не уточнял, что сие означает. Чокнусь, что ли? Амнезией буду страдать? Не знаю почему, я уже слушал ее вполне серьезно. Может, из-за ее собственной полнейшей убежденности в истинности произносимого ею текста; а Настасья - та прямо-таки трепетала, внимая.

– Печалиться вам предстоит из-за детей. - Тут она оторвала взгляд от линий моей ладони и поглядела мне в лицо. - И печалиться сильно, - продолжала она со вздохом, снова вглядываясь в руку мою.

Вспоминал я потом слова ее не единожды: первый ребенок погиб у нас с Леной, не дожив до полутора лет; а из-за дочери больной я поначалу (да и периодически, да и постоянно, какое поначалу) даже и не печалился, а натурально убивался, в отчаяние впадал, хотя старался вида не подавать; без американского сына скучал я, вовсе не зная его.

– Но спасительно для вас то, что заложены в вас большие возможности не только в смысле талантов и способностей, но и в плане существования в кругу высоких энергий. В вас есть нечто, позволяющее прикоснуться к эзотерическим материям. - Я понятия не имел, о чем речь. - В сущности, вы по природе своей ясновидящий и яснослышащий. Покажите правую руку. Однако непонятно, найдут ли ваши качества применение, осуществятся ли ваши редкие возможности, или по неведению и нежеланию - или в силу обстоятельств - своим даром пользоваться вы не станете, не сможете или не сумеете. Или не захотите. У вас будет одна любовь и одна жена.

Я хотел спросить: об одной женщине идет речь или о двух? И не спросил.

– А успех? А удача? - подала голос Настасья.

– Будут. И успех, и удача. Почти слава. Вот только богатства и счастья не принесут.

– А счастье? - не унималась Настасья. - Разве не ждет его счастье?

– Да он сам счастье. Богатый молодой человек. Задатки имею я в виду. Чего ж ему еще?

– Скажите, - произнесла Настасья, бледнея, - а нет ли там каких тайных опасностей? Не следует ли ему чего-нибудь остерегаться?

Вопрос показался мне странным. Ответ тоже.

– Получается, бояться ему надо не тех, кто станет ему зла желать.

– Чего же мне следует бояться?

– Человека, который вас не знает. Обстоятельств, которых нет. Чужих игр.

Последовала пауза. Мурашки у меня по спине пробежали - без видимой, собственно, причины.

– Выручит вас то, чего нет,

Я внезапно устал, словно воду на мне возили.

– А в ближайшее время что меня ждет?

Гадалка вгляделась, подумала, отложила свое внушительное увеличительное стекло в латунной оправе.

– Перемена участи, - сказала она. - Перемена планов. Все. Только не благодарите, за гадание спасибо не говорят. Настасья, на вас карты раскинуть? Или в другой раз?

– Сейчас, сейчас, - возлюбленная моя была явно расстроена.

Мы поменялась местами, Настасья оказалась на диванчике, я в кресле. Гадалка тасовала карты,

– Если хотите узнать что-то конкретное, о чем-то спросить определенном, думайте об этом непрерывно. Снимайте к себе.

Настасья сняла карты, гадалка ловко переложила снятую часть колоды под оставшуюся в руках у нее.

– Ну, посмотрим. - Она раскладывала карты на диване привычными движениями профессионалки. - В ближайшее время событий не ожидается. - Может, она это сказала в конце гадания? Не помню. - При пороге письмо. То, что было, и то, что есть, - одна светлая карта, а вот то, что будет… Неприятный разговор с пиковым королем, прямо-таки до болезни неприятный. Ложь. Удар отходящий на ранней дороге.

Настасья слушала ее, затаив дыхание. Она считала гадание не прогнозом погоды, но свершившимся фактом, просто еще не явленным, не разыгранным в лицах.

– А сердце успокоится, - завершила монолог гадалка, - собственным домом. Опять она сбросила парные карты, перетасовала оставшиеся, вынула к ним три и сбросила еще двух королей.

– Видите? Отходящий удар, письмо, любовь, пустые хлопоты. Что для вашего сегодняшнего расклада характерно, так это полное отсутствие связей. Все по отдельности. Эпизоды. Переживания. Что было, что будет. Все персоны сами по себе. Все четыре короля тут как тут. И все уходят.

– Еще три карты… - умоляюще прошептала Настасья.

Завораживающее зрелище тасуемых карт. Ожидающее нас впереди слово «тусовка». Тусоваться? Тасоваться? Кто это у нас там на тусовке? Как это? Валеты, дамы, шестерки, тузы, короли, джокер, а ты думал - кто? Люди, что ли?

Мы спускались по лестнице. Настасья - в глубокой задумчивости, под впечатлением.

– Ладно тебе. Ничего плохого она не говорила.

– Плохое, по-твоему, что?

– Как - что? Заболеть, помереть, несчастный случай.

Тут под ноги попалась нам доисторическая рыба, мы забыли обо всем, иди ко мне, вечный танец объятий, лететь в пропасть не сходя с места, чтобы доехать до дома и упасть в постель, надо оторваться друг от друга, а нам никак, в лестничное окно стучат нам какие-то привидения, то ли переведенцы, то ли подкопщики, первостроители Петровской эпохи, то ли отребье Вяземской лавры, но нам не до них, мы увязли в рыбьем камне, волшебная несуществующая рыбья кровь ударила в голову и сводит нас с ума.

– Ты сошел с ума, - шепчет Настасья, - отпусти меня, я так тебя хочу, мне больно, ты мое счастье.

– Ты моя дорогая, - отвечаю я, - мне и сходить-то не с чего, у меня и ума-то нет.

Кто-то поднимается по лестнице, вынуждая нас покинуть ступень с зачарованной навагой кембрийской либо теллурской; мы даже не видим расколдовавшего нас, - звеня ключом, он скрывается в стене за дверью.

«В районе Подьяческих остров так узок, что вы легко охватываете взором его ширину, обозримую от реки до канала…»

Набережная Фонтанки услужливо подает нам такси, мы сидим, прижавшись, колено к колену, плечо к плечу, по-военному, сцепив пальцы. На одном из горбатых мостиков набережной Невы я слышу тихий стон Настасьи, ее «ах… а-а…» из сомкнутого рта - не от страха, не от секунды невесомости, секундная цитата петитом космонавтских тренировок, но от одолевающего нас обоих желания. Кажется, в парадную мы почти вбежали, окно на лестнице нараспашку, на лестнице - кленовые листья, считанный фрагмент мириад, шелест, шорох, шум.

Странные слова лепетала она ночами, засыпая: «Ты мой кувшинчик, ты мой бубенчик, ты мой колокольчик, ты моя пироженка…»

«Остров Казанский узок, нейтрален, неуловим, склонен подделываться под соседние острова.

В восточной части доминирующим зданием является Казанский собор, в западной - собор Никольский. Посвящен последний Николе Морскому, что естественно для островитян. В соборе традиционно служат панихиду по морякам, погибшим или пропавшим без вести.

Неподалеку от Никольского собора расположена Театральная площадь с двумя храмами искусств, где царят Терпсихора, Эвтерпа, Мельпомена и Талия, что тоже характерно для эклектического сознания жителей архипелага Святого Петра, совмещающего христианство и язычество, вплоть до шаманизма (естественного на данной широте, генерирующей „шаманский комплекс", географически галлюциногенной). Из призраков на острове Казанском изредка появляются характерные для центральных островов переведенцы и подкопщики, а также деревенщина (они же жители некогда размещавшихся на островах деревень), - видимо, рыбаки и косари из бывшей деревни Гавгуево; замечены были неоднократно и утопленники, в их числе привидения Григория Распутина, утопленной балерины и мастера Бригонция; балерина меняет одежды, часто показывается не в цивильном, а в пачке или тунике, но всегда прижимает к груди маленькую сумочку. Призрак балерины жалобно-агрессивный и почитается за островную Жизель, особенно в белые ночи.

В восточной части острова существенным аспектом жизни считается аура музея-квартиры Поэта; до сих пор ведутся споры, имеют ли место вокруг музея-квартиры прислышения (так называемые „голоса"); есть мнение, что здешние голоса вызываются возмущениями времени - пространства вокруг Певческой капеллы.