Впрочем, было одно-единственное исключение — время рыцарских турниров. Вот на них и впрямь все присутствующие наперебой пытались изображать из себя галантных кавалеров, готовых отдать жизнь за честь прекрасной дамы и, если надо, в одиночку биться во славу своей избранницы с целой сотней сарацин, которых, если так разобраться, мало кто видел вживую.

Тот же, кто имел такое сомнительное удовольствие, как правило, больше помалкивал, если, конечно, вообще возвращался оттуда. Сам Гильдеберт тоже никогда их не видел, но, в отличие от других, он хоть не стеснялся в этом признаться.

Жизнь быстро вышибла из него лишнюю дурь, только вот хорошо ли это? Во всяком случае, старому рыцарю иногда было жалко того, что оказалось навсегда утерянным. А вот Хуана, вишь ты, судьба пока не обтесала, хотя очень старалась это сделать.

— А я думаю, что бог непременно накажет нас за нарушение слова, и не важно, кому именно епископ его дал. Пусть даже язычникам! — упрямо заявил тогда Хуан, и в ту же ночь небо словно услышало его зловещее пророчество, принеся снегопад, затянувшийся, как выяснилось, аж на несколько дней.

Тяжело продвигаясь к следующему, самому отдаленному костру, Гильдеберт, погруженный в свои думы, не заметил коварного бугорка, затаившегося под обманчивым белым покровом и, споткнувшись, полетел носом прямо в огромный сугроб, выросший перед глазами. Еще в полете он услышал хорошо знакомый его уху звонкий щелчок. Ошибиться старый вояка не мог — такой щелчок могла издать только спускаемая стрела арбалета. Но он не успел ни удивиться этому, ни даже чертыхнуться по старой привычке — мокрый снег тут же залепил ему рот, тем самым второй раз спасая от неминуемой смерти.

К другим рыцарям судьба была не столь благосклонна. Схизматики, появившиеся невесть откуда и одетые все как на подбор в белые одежды, будто ангелы смерти, хладнокровно и уверенно били в упор из арбалетов по всем, кто сидел у костров.

Самые знатные, имевшие, подобно епископу, собственные шатры, пережили более бедных соратников совсем ненадолго. Заслышав истошные крики и вопли, они выскакивали наружу, причем впопыхах даже забывая надеть доспехи, и на этом все тут же для них и кончалось — осада Кукейноса, сырость, холод, да и сама жизнь.

«Моя вина», — сокрушенно подумал Гильдеберт, в каком-то оцепенении продолжая лежать в сугробе и наблюдая этот апокалипсис, который был еще страшнее от полного безмолвия молчаливых убийц в белом.

Старый рыцарь был не совсем справедлив к себе. В такую промозглую, сырую погоду напяливать на себя кольчугу, безжалостно высасывающую из человека остатки тепла, навряд ли кто согласился, даже если бы Гильдеберт настаивал на этом по пяти раз на дню. Он и сам неохотно надевал ее, да и то не каждый день. Во всяком случае, с начала снегопада это было, погоди-ка, ну точно, впервые. Да и к чему она? Вот когда понадобится идти на штурм — тогда совсем другое дело.

Лишь немногие ветераны, следуя многолетним привычкам, въевшимся в кровь и плоть, не расставались со своими доспехами. Они-то и составили ядро, которое еще оказывало отчаянное сопротивление атакующим русичам. В конечном итоге та самая растреклятая непогода, позволившая схизматикам так близко подобраться незамеченными к лагерю крестоносцев, будто смилостивилась, оказав содействие им самим и дав шанс немногим из оставшихся в живых не только отбиться, но и уйти от погони.

Во время бегства им повезло еще раз — они сбились с пути, забрав слишком далеко влево от реки, так что прошли Икскуль стороной. Тогда они кляли на чем свет стоит этот чертов снег, ниспосланный не иначе как сатаной, хотя валил он не из-под земли, а с неба, этот проклятый Кокенгаузен, этих зловредных язычников и вообще всю эту дикую страну, созданную не иначе как в угоду антихристу. Больше всего, разумеется, перепадало схизматикам.

О том, что на самом деле им улыбнулась удача, они узнали лишь в Риге. Оказывается, если бы беглецы выбрали верное направление и вышли к замку, то попали бы в ловушку. В ту самую ночь беспощадная бойня произошла не только под Кукейносом — были взяты Икскуль, неприступный, казалось бы, Гольм, стоящий на речном острове, и еще три замка.

Откуда у схизматиков взялось столько войска, чтобы действовать одновременно не в одном-двух, а сразу в семи местах, оставалось лишь гадать.

В Ригу остатки рыцарей прибыли только через два дня, промерзшие, измученные, валящиеся с ног от усталости. Было их всего сорок два человека, включая епископа, которого ценой пяти жизней удалось вывести из шатра. Гильдеберт забрал с собой и раненого Хуана, так и не пришедшего в себя.

В первую же ночь он сделал для спасения мальчишки все, что только мог, — осмотрел рану на груди, вспомнив наставления лекаря, протер ее снегом, кое-как остановил кровь и перевязал, порвав на ленты почти чистый лоскут ткани, бог знает каким образом оказавшийся в одной из седельных сумок.

Все остальное надлежало сделать более умелому в таких делах Иоганну фон Бреве, к которому Гильдеберт и понес Хуана.

Пока тот возился с мальчишкой, рыцарь сидел в другой каморке, столь же тесной, как и та, где сейчас хлопотал возле раненого старик Иоганн. Он напряженно размышлял. А подумать и в самом деле было о чем. Ну, например, о том, каким образом схизматики вообще сумели пройти к Кукейносу, если магистр ордена меченосцев Волквин, осаждавший Гернике, первым делом должен был разослать часть рыцарей для перекрытия дорог, ведущих к Полоцку и далее, в глубь русских земель.

Характер у магистра был еще тот, надменный и заносчивый. Да и жестокости в нем хватало, но при всем том чего не отнять, так это ума и боевого опыта. Не мог он не озаботиться и проигнорировать самую что ни на есть азбучную истину. Значит, выходило…

Гильдеберт тяжело вздохнул. Получалось такое, что и додумывать до конца было тошно. Скорее всего, под прикрытием снегопада схизматики вначале вырезали передовые заставы, разбросанные на дорогах, затем тихонечко прихлопнули отборное войско меченосцев, осаждавшее Гернике, и к исходу третьего дня так же незаметно подобрались к ним.

Размышления его прервал лекарь. Выйдя на цыпочках из каморки, он первым делом приложил палец к губам, призывая рыцаря соблюдать тишину, и жестом поманил его за собой к выходу.

— Как он? — хмуро спросил рыцарь, едва они оказались на улице.

Хмурясь от яркого солнца — непогода миновала, едва беглецы подошли к Риге, — лекарь, поглаживая седую бороду, задумчиво произнес:

— Если бы ты принес его в мой гамбургский дом, то я бы с уверенностью сказал, что твой друг жить будет.

— Мы не в Гамбурге, — раздраженно перебил его Гильдеберт. — И чем так уж плоха Рига, что ты не готов поручиться здесь за его жизнь?

— Она ни плоха, ни хороша, — несколько смущенно пояснил Иоганн, упорно продолжая теребить бороду и избегая смотреть рыцарю в глаза. — Просто здесь у меня нет нужных лекарств, а чтобы их изготовить, нужно вначале купить то, что входит в их состав. Я бы сделал это сам, ведь мальчик так хорошо пел, — заторопился старик. — Но у меня есть всего две серебряные марки, а их хватит на покупку разве что четвертой части того, что необходимо.

Лекарь сокрушенно вздохнул и впервые отважился заглянуть в лицо Гильдеберта. Оно было мрачным и не предвещало ничего хорошего.

Некоторое время рыцарь о чем-то напряженно размышлял, потом буркнул:

— Ладно. Ты пока иди и купи хотя бы эту четвертую часть, а уж я позабочусь обо всем остальном.

Куда идти, рыцарь знал точно. Недалеко от тяжелой каменной громады кафедрального собора во имя пречистой девы Марии тянулась маленькая узкая улочка. Пройдя по ней шагов триста, можно было оказаться в гостях у старого Саула, который прибыл сюда одним из самых первых и тут же открыл небольшую лавчонку, в которой продавалось почти все, что было необходимо жителям славного города Риги. Вид у этих товаров был, конечно, не ахти, но зато привлекала бросовая цена.

Гильдеберт и сам в былые годы не раз заходил в эту лавчонку, правда, не как покупатель, а как продавец, сбывая Саулу добычу, награбленную в селениях ливов, семигаллов и эстов. Покупал ее еврей за бесценок, но все равно дороже, чем любой другой торговец, и потому рыцари в первую очередь шли именно к нему.