— И большая реза? — поинтересовался князь.

— По два десятка кун на гривну.[72] Но знаниями умудрен обильно, — заторопился Пимен.

— А второй? — уточнил Константин. — Тот, что из монастыря под Боголюбовом. Он чем плох?

— Всем он хорош, княже. В одном лишь отличка имеется. Тот монастырь был изрядно одарен еще князем Андреем Боголюбским. Да и князь Всеволод Юрьич тоже не скупился. Добрую дюжину селищ ты от этого монастыря отъял. На словах настоятель Иоаким не перечит, а что он там себе на уме мыслит, один вседержитель ведает.

«И Любим», — подумал Константин, решив в другой раз непременно отправить их вдвоем. Все-таки слишком солидна должность епископа в церковной иерархии, чтобы позволить себе роскошь ошибиться. Это если на светскую перевести, никак не ниже тысяцкого получается, а то и выше.

— А вот отец Иоанн из захудалого монастыря, — продолжал Пимен. — Не принято было у Владимирских князей оную обитель одаривать.

— Действительно, — засмеялся Константин. — Посвящен бессребреникам, а им угодья и селища ни к чему. Уж больно не сходится одно с другим.

— Вот-вот, — подтвердил монашек. — Потому он и в сердце на тебя темных помыслов держать не может — не за что. Шли туда люди простые. Он и сам угодил в эту обитель еще малолетним сиротой, но оказался в грамоте вельми разумен. Потом его над всеми переписчиками поставили. С их трудов, почитай, весь монастырь кормился, да и ныне кормится.

— И как он ими повелевал?

— Как потом и всей обителью, с разумной строгостью, но без злобствования. И помощников себе славных подобрал. Я чаю, и без него ныне монастырь сей не пропадет, от глада не возопит.

— Помощников — это прекрасно. Как раз такой нам и нужен. — Князь довольно кивнул и заметил, улыбнувшись: — Хорошо, что мысли у нас с тобой сходятся. Лишняя порука, что человек должен оказаться хорошим.

Тут уж отрок и вовсе чуть ли не к небу воспарил от блаженства и от предвкушения того, что он нынче же вечером в своей летописи о самом себе напишет. Нет, имени он указывать не будет, разве что разок — и все же, и все же…

Константин же досадовал только на то, что он немного промедлил с этим вопросом и из-за этого игумен Иоанн не успел перейти из кандидатов в настоящие епископы.

Впрочем, как раз этот вопрос был в Чернигове благополучно разрешен. Только обычно с настолованием, властью, данной ему от патриарха, управлялся сам митрополит,[73] а тут его подменяли шесть епископов. Но тоже уровень солидный — чуть ли не половина всех духовных владык Руси. С новоявленным же владыкой Суздальской и Владимирской, Юрьевской и Тарусской епархии и вовсе выходила ровно половина голосов на будущем съезде.

Правда, Иоанну надлежало еще съездить в Никею для окончательного утверждения в сане, но это уже дело десятое. Зато теперь половина голосов делегатов будущего церковного съезда была у Константина в кармане.

Конечно, сомнения у князя все равно оставались. Явно все помалкивают, а как там с тайными мыслями? Например, старый туровский ворчун, который отсидел на епископской кафедре дольше всех на Руси, вслух не сказал ничего, но Любим, предусмотрительно взятый Константином в Чернигов, мысли его уловил хорошо, сдержанно пояснив князю:

— А епископ Мамонт, что из Турова, сам с собой воюет. То и дело вопросом задается, а почему, мол, я, старейший, не гожусь, да сам же себя за гордыню попрекает. Недостоин, мол. Да и Митрофан Черниговский тоже недовольство выказывает. Но он себя тем успокаивает, что ветхий летами, — поспешил добавить дружинник. — Мол, куда ему за море отправляться. Не выдержит дороги тяжкой, — и хихикнул в кулак. — Надо же, святой отец, а так срамно изъяснился.

— Про меня, что ли? Или про владыку Мефодия? — полюбопытствовал Константин.

— Про дорогу к патриарху. Говорит, ну, то есть думает, «к черту на рога».

— Да, забавно. — Князь устало улыбнулся и поинтересовался: — А что ростовский епископ? Ну, тот, который в уголке тихонько сидел и молчал все время? Он как?

— Недопонял я, княже. У него думы, как голос гадючий. Шип один слышался. Так я и не разобрался толком, — повинился Любим. — Только и понял про крест какой-то да про гривенки в мешках. Более же ничего.

— Ну, это ладно, — вздохнул с облегченьем Константин. — Даже хорошо. Такого угомонить легко. Пообещал серебра — и дело с концом.

Он хоть и мало был знаком с ростовчанином, однако успел понять, что был епископ непомерно жаден, хотя по уму и начитанности тоже слыл одним из первейших.

— Остальные же владыку нашего хорошо приняли. А епископ Полоцкий даже возрадовался.

— Еще бы ему не радоваться, когда я его паству на десяток тысяч увеличил, — хмыкнул насмешливо Константин.

— Так они, я слыхал, дружно в Двине омылись и сызнова обернулись в язычество. Так ли, княже? — робко спросил Любим.

— Пустяки, — отмахнулся князь. — Им очень хотелось старое вернуть, вот они и отринули крест, да и то не все. Погоди немного — пройдет время, увидят, что их никто в церковь за шиворот не тащит, и сами обратно подадутся. Только на этот раз уже навсегда, потому как по доброй воле, — пояснил он дружиннику, устало потянулся и пожаловался: — Теперь бы отоспаться всласть, побездельничать пару дней — ан нельзя. Завтра поутру если не выедем, то в Киев опоздаем, не попадем на праздничную службу в честь рождества Христова. Так что скажи там Епифану, чтоб чуть свет меня поднял. В дороге отосплюсь.

Чуть погодя он несколько помрачнел и вполголоса добавил к сказанному:

— Главное, чтобы и в Киеве все удачно прошло. Чтобы там мне никто не помешал. — И повторил как заклинание: — Чтобы все удачно прошло.