А куда деваться, коли ни у одного из тысячников не было деревенек и селищ, ни один не имел реальной власти над смердами, разве только при сборах ополчения и в боевых походах, но никак не в мирное время. Надо ж на что-то все это заменить. А на что? Да только на честь, то есть видимый почет, а также на гривны. Иначе было нельзя.

Гражданская сила повсюду была в руках тиунов, но опять-таки не полная, а лишь в части сбора налогов или, как ее еще называли в те времена, — дани. Но они не могли покарать смерда, заточить его в поруб или отобрать имущество. Такие дела решала третья сила — судебная.

То есть, по сути дела, у каждой из этих трех сил имелась лишь часть власти, но не вся полностью. Это ранее она практически целиком замыкалась в одних руках — боярских. Скорее всего, если бы на месте нынешних тысячников сидели бояре из прежних, старых, то мирно решить этот вопрос и не получилось бы даже на первых порах. И заговор давно бы созрел, и князя с престола скинули бы. Но в том-то и дело, что они все были из новых и этого упоения своим всевластием не ведали вовсе.

«Хотя оно тоже до поры до времени, — реально оценивал ситуацию Константин. — Пока мои тысячники и этим довольны, а потом, особенно насмотревшись на соседей в том же Киеве или Смоленске, непременно захотят большего. И что тогда? Значит, нужно срочное объединение, чтобы некуда было глядеть и некому завидовать, а иначе… иначе мне и на рязанском престоле не удержаться».

— Что да, то да, — сознался Добрыня, осушив до дна свою чару, которую тут же сам вновь наполнил доверху из пузатой братины.

— И как оно в тебе помещается? — вполголоса заметил ему сосед Осаня. — Шестую выдуваешь.

— Да мне и дюжина нипочем, — усмехнулся Золотой Пояс. — Чай не мед, так что хмеля опасаться нечего.

Это было еще одним новшеством, которое тоже с прошлого года неукоснительно соблюдалось на совещаниях подобного рода. Хмельное на столах имелось, но пить его, пока не закончилось обсуждение, стало считаться признаком дурного тона. А как иначе, если сам князь исключительно сбитень да квасок попивает. И когда Вячеслав говорил князю, что пора бы устроить очередное заседание общества трезвости, это означало, что нужно обсудить ряд назревших важных вопросов.

Правда, самые наиглавнейшие проблемы все равно решались не здесь, а в более узком кругу, который включал в себя всего четыре-пять человек. Трое присутствовали почти всегда — воевода, изобретатель Минька и владыка Рязанской и Муромской епархии епископ Мефодий I.

Остальные приглашались по обстановке. Если обсуждались торговые дела, то в этом принимал участие Тимофей Малой, для решения проблем, связанных с переселенцами, приглашался старый еврей Исаак бен Рафаил, дипломатические вопросы решались с непременным участием Евпатия Коловрата, а хозяйственные и финансовые — Зворыки. Все эти люди тоже входили в разряд «именных» гостей.

Однако иногда Константин, не желая обижать других, устраивал большое собрание. Вот только его решение не всегда оказывалось оптимальным, и сегодня был как раз такой редкий случай.

Теперь предстояло как-то выпутываться из создавшейся щекотливой ситуации.

— Ну что ж, гости мои дорогие, — вздохнул Константин. — Все мне понятно. Благодарствую всем, кто проявил заботу обо мне. Поберечься и впрямь не помешает. А посему мыслю я так. Зимнюю ратную учебу на сей раз проведем близ Чернигова, но не у самого града, а ниже по Десне. Если что, так оттуда рукой до Киева подать, одвуконь за день обернуться можно. Княжича Святослава я с собой тоже брать не стану, чтоб было кому занять рязанский стол, ежели со мной чего случится. Да и сам буду осторожен. На этом и порешим.

Он хлопнул по резному подлокотнику своего стольца,[67] давая понять, что решение принято и дальнейшие разговоры на эту тему окончены.

Когда все вышли из гридницы, к Константину подошел отец Мефодий.

— Хорошо, что ты сам задержался, — заметил князь. — Я как раз хотел с тобой переговорить, а то ты за все время так ни одного слова и не сказал. Так я и не понял, ты сам-то за то, чтобы я поехал, или против?

— Так ведь ты уже все решил, княже, — смущенно пожал плечами рязанский епископ. — Толку не будет, даже если я и скажу сейчас, что против. Ничего же теперь от этого не изменится.

— Я всегда тебя считал деликатным человеком, — задумчиво произнес Константин. — Но во время поездки в Византию ты, на мой взгляд, чересчур старательно освоил увертки тамошних дипломатов. Со мной хитрить не надо, отец Николай… Ой, прости, отче, опять оговорился. Никак я к твоему новому имени не привыкну. И зачем ты его только поменял, да еще на такое? Или тебе его подсунули, не спрашивая, как младенцу новорожденному?

— Так ведь положено монаху новое имя брать, — пожал плечами бывший отец Николай. — А чем тебе Мефодий не угодил? — полюбопытствовал он.

— Да ну. Затхлое какое-то имя. С плесенью, — поморщился Константин. — Нет в нем нужного звучания.

— А я его не из-за звучания выбирал, — заметил епископ и упрекнул князя: — А еще историк. Разве забыл, какой великий человек его носил?

— А какой? — удивился Константин. — Ну-ка, ну-ка, просвети.

— Младший брат самого Кирилла, — торжественно произнес епископ и, видя, что князь продолжает вопросительно смотреть на него, пояснил: — Ну же, вспомни. Пришли на Русь в девятом столетии два брата из Болгарии: Кирилл и Мефодий. Азбуку славянам дали, алфавит создали, а сколько книг богослужебных с греческого на славянский язык перевели — уму непостижимо. Теперь они оба святыми почитаются.

— Так, с именем понятно, — кивнул Константин. — А что ты думаешь по поводу съезда?

— А мне думать нечего, — почти сердито откликнулся сразу насупившийся отец Мефодий. — За меня ты давно мыслишь. Решил — в епископы сунул. Сейчас вот в митрополиты пихаешь, не спрося.

— У тебя же планов громадье, отче, — взмолился Константин. — Кто кричал, что детишек надо учить, все писания богослужебные исправлять? Кто шумел, что не дело, когда попы в селищах в грязных лаптях по церкви шастают и служат абы как, потому что ни черта не знают.

— Я так не говорил, — буркнул отец Мефодий. — И не поминай ты, ради Христа, хотя бы при мне имя нечистого, да еще в речах о священниках. Грех это, княже.

— Ну, забылся, не хотел. Не сердись, отче. Но ведь они и впрямь ни фига не знают, — вновь перешел в наступление Константин.

— Вот! — назидательно заметил рязанский епископ. — Потому и негоже мне в митрополиты лезть, пока я в своей епархии порядок не наведу.

— А ты его никогда не наведешь, если в епископах останешься, — убежденно заверил Константин. — Да, лапти они за порогом церковным оставлять будут и в сапоги переобуются, с этим ты справишься. А с детишками как?

— Неужто и для этого власть митрополичья потребна? — хмыкнул отец Мефодий.

— А ты как думал? — всплеснул руками князь. — Нет, мне, конечно, приятно, что в столице моего княжества, а также близ нее, в Переяславле-Рязанском, в Пронске, в Ряжске, в Ростиславле — словом, всюду мальцы грамоту знать будут. Но ты не забывай, что есть еще Владимир с Ростовом, Суздаль с Черниговом, Полоцк с южным Переяславлем, даже Москва с прочими деревнями, и везде народ учить надо. А власть у тебя на них есть?

— А ты на что надобен? — лукаво улыбнулся епископ.

— Вот только этого еще мне не хватало, — хмуро прокомментировал Константин и посоветовал с язвительной усмешкой: — И что ж ты одну грамоту-то помянул? Ты и все остальные до кучи тоже на меня взвали и сам сверху сядь. Совсем красота будет. Знай лишь благословляй всех, кто мимо пройдет, и ножками сучи от удовольствия. Да и помимо детишек тоже дела имеются, которые даже мне не потянуть. Вот, например, как ты евангелия и прочие богослужебные книги под общий знаменатель подведешь? Митрополиту поручишь? А он возьмет и пошлет тебя куда подальше с твоими идеями. А если у вас на епископском съезде раздрай получится, то патриарх вообще грека из Никеи пришлет, а тому главное — серебро с Руси качать в пользу заморского хозяина. Между прочим, звонкая монета и тебе пригодилась бы. Ну, там, для образования, для переделки книг и прочего. А мы ее в Никею. Тебя сразу ошарашить, сказав, сколько туда ежегодно уходит, как в прорву бездонную, или не стоит пока пугать?