– Позвоните мне завтра, – устало произнес я в трубку. – Сейчас я ничего не понимаю…

Таксист довез меня до самого дома, пожелал всех благ и поехал вперед, потому как развернуться на нашей улочке было невозможно. Я поднимался по лестнице, чувствуя усталость и опустошение. Дом казался мне холодным, пустым и неуютным. Шершавые перила, скрип ступеней и запах остывшей жаровни вдруг стали раздражать. Я прошел мимо двери профессорской комнаты, из-под которой выбивался тусклый свет. Наверное, профессор еще не спал, читал или смотрел телевизор. «Завтра утром я заколочу эту дверь гвоздями! – со злой решимостью подумал я, поднимаясь к себе. – И пусть профессор сидит там до самого вечера».

В своей комнате я не стал зажигать свет. Я словно хотел обмануть себя и представить, что я по-прежнему нахожусь в той маленькой комнатке, в которую через распахнутые окна врывается терпкий запах весенней грозы. Лег, не раздеваясь, поверх одеяла, и уставился в потолок. Я думал про Яну, вспоминал ее лицо, ее слова…

В дверь постучали. Наверняка профессор намерился снова отчитать меня за то, что я ездил к Яне, опять станет придумывать гадкие сказки и стращать меня тяжелыми последствиями… Не хочу его видеть! И голоса его слышать не хочу. Пусть думает, что я крепко сплю.

Стук повторился – более громко и настойчиво. Я продолжал лежать не шевелясь. И тут из замочной скважины донесся незнакомый приглушенный голос на испанском:

– Пожалуйста, откройте! У меня для вас письмо.

Мне? Письмо? Я тотчас вскочил с кровати, зажег свет и открыл дверь. На пороге, щурясь и прикрывая глаза ладонью, стоял водитель такси.

– Я забыл вам передать, – сказал он, избегая смотреть на меня, будто я был горящей лампочкой, и протянул мне сложенный в несколько раз лист бумаги. – Ваша девушка просила вручить вам это, когда вы подъедете к дому.

Письмо от Яны? Я выхватил у водителя бумагу и торопливо развернул ее с предчувствием какого-то особо значимого события. Здесь, именно здесь будет изложена та правда, которую я так мучительно и долго искал!

Водитель тотчас повернулся и, что-то бормоча, стал спускаться вниз.

– Эй! – позвал я. – Подождите! А когда она передала вам это?

– Сразу, как я подъехал к ее дому, – отозвался снизу водитель.

«Как водитель зашел сюда? – думал я, глядя на ровные, старательно прописанные буквы, но не понимая смысла слов. – Наверное, я забыл запереть дверь…»

Я вернулся в комнату, сел за стол, придвинулся ближе к свету. Записка дрожала в моей руке. «Кирилл! Я должна сказать тебе что-то очень важное. Пожалуйста, встреть меня на третьей платформе станции Аточа завтра, в семь тридцать утра. Я подъеду электричкой, буду в шестом вагоне от головы поезда. Яна».

Я перечитал записку еще и еще раз. Почему Яна сама не попросила меня об этом? Зачем нужно было передавать записку водителю, да еще просить вручить ее мне только по прибытии домой? Да о чем я думаю! Надо немедленно заказать такси на пять часов утра! Жаль, мой таксист ушел, можно было бы попросить его…

А осталось до утра – всего ничего! Я был встревожен, но и радость переполняла меня. Время ожидания встречи с Яной сократилось всего до нескольких ночных часов. Совсем скоро мы увидимся. Я уже рисовал в своем воображении переполненный перрон, толпу людей, плывущую мне навстречу, и как в ней теплым огнем светится малиновое пальто…

Сонливость как ветром сдуло. Сердце колотилось в моей груди, требуя решительных действий, но, увы, мне было суждено томиться в ожидании утра. Вдобавок, я был серьезно озадачен. Моя ненаглядная от любви совсем потеряла голову и запуталась в своих просьбах: то она слезно умоляла, чтобы я все утро охранял профессора, не позволяя ему выйти из дома, то просила, чтобы к половине восьмого подъехал на станцию электрички.

Я бережно сложил записку, сунул ее в карман и вышел из комнаты. Спустившись на второй этаж, я постучался к профессору.

– Да-да, заходи! – тотчас раздался голос моего патрона.

Профессор, как я и думал, лежал в постели и при свете бра просматривал испанскую «El Mundo».

– Какие у вас планы на завтра? – спросил я, переступив порог.

– Никаких! – ответил профессор, перелистывая страницу. Он пребывал в хорошем настроении, демонстрируя неожиданную раскрепощенность и расслабленность, какую можно наблюдать у делового человека, уставшего от работы и вдруг решившего махнуть в отпуск. – Мне все надело. Наша русская красавица никого не заинтересовала, так пусть им будет хуже, этим пресыщенным испанцам! Завтра я отдыхаю. Буду валяться в постели до обеда, а потом схожу в кабачок и закажу астурийскую фабаду… – Профессор кинул газету на пол, снял очки и весело посмотрел на меня. – Ты знаешь, юноша, что такое астурийская фабада? Это томленая белая фасоль с салом и множеством различных колбасок. Язык проглотить можно… А что? У тебя есть какие-нибудь предложения?

– Нет, никаких, – ответил я и вышел из комнаты. «Ладно, – подумал я. – Не буду я заколачивать гвоздями его дверь. Он и так никуда не пойдет утром».

Я вернулся к себе и повалился на кровать. Минут пять я напряженно думал о том, что с таким грузом мыслей и ожидания заснуть решительно невозможно, но вдруг заснул и до пяти утра спал крепко и спокойно, без сновидений – в полном небытие и одиночестве.

Я проснулся, когда рассвет едва занялся и над горизонтом всплыли облака, округлые, наполненные рубиновым светом, словно спелые виноградные грозди. Энергия клокотала во мне, как кипяток в чайнике, я чувствовал себя отдохнувшим и свежим. Спускаясь по лестнице, я услышал звучный профессорский храп и подумал, что неплохо бы встретить Яну да привезти ее сюда, как раз к тому моменту, когда профессор проснется. И позавтракать втроем, в тесной милой компании, и раскрыть все карты, и расставить все точки над «i».

Утро было прохладным, свежим, зато небо очистилось от облаков, и предстоящий день обещал быть теплым и солнечным. Я быстро поймал такси. Машина понеслась по широкому шоссе в центр города. Я опустил стекло, чтобы почувствовать лицом бодрящий прохладный ветер. С каждым мгновением мы с Яной становились ближе друг к другу, и душа моя расцветала и наполнялась чем-то большим, волнующим и светлым, как бывает, когда из тесных и душных кварталов города вдруг неожиданно выходишь на край высокого обрыва, и повсюду, куда ни кинь взгляд, – безграничное, чистое, пронзительно голубое море, и от этого зрелища захватывает дух, и замирает сердце, и хочется раскинуть руки в стороны и закричать…

Я думал о том, какие слова скажу ей при нашей встрече. Конечно, я буду волноваться, как мальчишка на первом свидании, но меня ничуть не беспокоило, что Яна заметит мое волнение. Наверняка она сейчас испытывает те же чувства, что и я, и с нежностью вспоминает вчерашний день.

У дворца Каса-де-Сиснерос мы попали в пробку. Поток машин, подобно сдавленной с боков лаве, медленно пробивался к центру города, мерцая красными огнями габаритов и тормозных сигналов. Я барабанил пальцами по панели и потихоньку начинал волноваться. Времени оставалось не так много, а ехать еще прилично. Успеть бы купить букет… Как только я вспомнил о букете, так сразу понял, что абсолютно не представляю, какие именно цветы и в каком сочетании смогут выразить всю гамму моих чувств к Яне. Надо будет посоветоваться с цветочницей, объяснить ей, что букет предназначается очень милой, очень нежной, очень ласковой девушке.

– Сколько людей! – покачал головой водитель, прикуривая от зажигалки и выпуская дым в окно. – Студенты, рабочие, строители… Всем надо в город. На окраинах они просто люди: кушают, спят, пьют вино. А здесь они превращаются в штатные единицы, в соискателей вакансий, в волонтеров… Вы тоже на работу?

– Как вы думаете, мы здесь надолго застряли? – спросил я.

Водитель словно вспомнил, где он находится и что от него требуется. Он громко кашлянул, высунул руку в окно и, размахивая ею, стал довольно рискованно перестраиваться в крайний ряд. Потом мы неслись по узким улочкам, по утопающим в зелени аллеям, неожиданно и круто сворачивали, проезжали мрачные дворы, где, как мне чудилось, попахивало кровью и дымом инквизиции.