– Не все, – ответил я.

– Не все! – передразнил профессор. – Я ведь тебя предупреждал. Я ведь уговаривал, просил… О господи! Мне бы кто в молодости мозги так вправлял. Ан нет, всю жизнь на собственных ошибках учился, все до единой шишечки своей головой прочувствовал, по всем камешкам и канавкам прокатился, как арба кишлачная… И ты хочешь пропустить через себя всю человеческую грязь, как канализационная труба? Пожалуйста! – театрально развел он руками и поклонился. – Жалеть уже не буду. Уже не могу…

– Вы не боитесь продешевить? – перебил я его. – Всего сорок тысяч евро… Какая, право, мелочь.

– Мелочь! – воскликнул профессор, выкатывая глаза и потрясая указательным пальцем. – Именно так, юноша! И в этом очень быстро убеждаешься, когда платишь за авиабилеты, гостиницу, охрану, машины, питание, аренду помещений, когда подкупаешь чиновников и полицию. И остаются гроши, при виде которых хочется глупо хихикать. А ведь она стоит больше, твоя ненаглядная! Намного больше! Она способна подавить волю и разум любого мужика, охваченного похотью, какой бы высокий пост он ни занимал. Она вскружит голову, околдует, увлечет до беспамятства любого толстосума, у которого еще не протухла тяга к женщинам. И она, как нефтяной насос, будет денно и нощно высасывать деньги, и ее прирожденный талант будет подпитывать полноводный ручей, состоящий из денег. У меня даже язык не поворачивается назвать ее проституткой! Она экстрасенс, она добрая фея, владеющая редкой магией.

– Следовательно, вас нельзя назвать сутенером?

Профессор криво усмехнулся, сузил глаза, в которых бесновались лукавые огоньки.

– Можно, юноша, можно. Только не надо напрягать бицепсы и воображать кривую линию, по которой твой благородный кулак полетит в мою презренную физиономию. Я ее не совращал, не обманывал, не тянул насильно сюда. Я всего лишь укатал перед ней дорожку к вратам рая. Она родилась такой, и так владеет своим ремеслом, что не посчитаю кощунством назвать это божьим даром…

Меня мутило – то ли от головной боли, то ли от слов профессора. Профессор снова стал ходить по комнате, поглядывая на меня, как химик на колбу, в которой происходил некий уникальный химический процесс.

– А ведь я предупреждал тебя, чтобы ты выкинул ее из головы, – сказал он с мягким укором, остановился рядом и опустил ладонь мне на плечо. – Я знаю, что нет ничего более мучительного, чем узнать такую правду. Я сам в молодости чуть не сошел с ума от ревности, когда узнал, что милая, нежная студентка, в которую я был влюблен, подрабатывает в ночном варьете.

Я отстранил руку профессора и поднялся с кресла. Пребывать в неподвижности стало для меня пыткой. Комната была слишком тесной, и я задевал край стола, кронштейн с телевизором, отворенную створку окна.

– До глубины души, профессор, – произнес я, потирая кулаки, – до глубины души меня оскорбляет то, что для моей ненаглядной феи вы до сих пор не смогли найти достойного клиента.

Профессор сразу не нашелся, чем ответить. Он смотрел на меня с легким недоумением, соображая, правильно ли понял мою реплику.

– Не так это просто, дружище, – произнес он, не сводя с меня взгляда. – Но ты, конечно, иронизируешь?

– Почему же? Я удивляюсь. Либо вы запросили слишком высокую цену, либо Яна просто не подходит для этой роли.

– Причина в третьем, – осторожно сказал профессор, на всякий случай стараясь держаться от меня подальше. – Насыщенность рынка.

– Понимаю. Негативные стороны бизнеса… А ваш литературный клуб – это…

– Всего лишь прикрытие, – охотно признался профессор.

Я рассмеялся и распахнул вторую оконную створку. В комнату ворвался влажный ветер. Я испытывал необыкновенный дискомфорт. Я беспрестанно двигался, чесался, лохматил волосы. Что-то меня раздражало – то ли тесные кроссовки, то ли мокрые джинсы, то ли эти белые холодные стены, то ли профессор с тазом клюквы, которой меня угощал.

– Самое смешное, – произнес я, – самое смешное в том… Да ладно! И что же, бабушка Кюлли знает об этом вашем бизнесе?

– Боже упаси! – воскликнул профессор, прикладывая ладони к щекам. – Надеюсь, что не узнает. Если, конечно, ты не приложишь усилий к тому, чтобы ее просветить.

– Все это очень занятно… – бормотал я, щелкая костяшками пальцев. – «Белая гвоздика предала меня, белая гвоздика обо мне забыла…»

– «…И холодной ночью стылая луна, – продолжил профессор, – в темное окно скупо мне светила…» Ты хочешь спросить, как это сочетается с моим бизнесом? Как я, литературно одаренный человек, могу торговать проститутками? Тогда скажи, а как сочетаются мои титулы с зарплатой, вдвое меньшей, чем у грузчика винного магазина?

– Ну да, конечно. Вы меня почти убедили в том, в чем я хотел убедиться. Хотя все это невероятно коряво… Яна считает вас эталоном нравственной чистоты, покровителем муз. И при этом ее не коробит, что вы ее сутенер?

– Яна даже не догадывается, что это я даю ей работу. Она не знает, что я здесь, – резко возразил профессор. Он колко взглянул на меня и поймал немой вопрос. Усмехнулся в усы, поскреб ногтями щеку. – Но даже если ты расскажешь ей, что именно профессор Веллс находит для нее богатых клиентов, она поднимет тебя на смех… Нет, она расцарапает тебе лицо, она отлупит тебя, как мерзкого лгуна, посмевшего очернить ее кумира. Я просто не завидую тебе, юноша. Ты переходишь границы допустимого. Твое очередное свидание с Яной может закончиться трагически.

– Для кого?

– Для тебя, разумеется.

– Вы мне угрожаете?

– Я тебя предупреждаю.

– Но зачем вы взяли меня с собой в Испанию?

– Я не хотел, чтобы ты со своими ищейками истоптал этот чистый белый подиум, по которому славянские красавицы дефилируют в богатую и счастливую Европу. Из-за тебя я уже потерял двух своих самых надежных парней. Ты был слишком опасным и мог разрушить всю структуру моего бизнеса. И я решил, что здесь, под моим наблюдением, ты будешь безобидным, как хорек в клетке.

– Значит, в меня стреляли по вашему приказу?

– Я не давал команды убивать тебя, – пряча глаза, ответил профессор и кинул в рот фисташку. – Мои парни просто постращали тебя немного.

– Вы позволите мне воспользоваться вашим телефоном, а то у моего аккумуляторы сели? – попросил я.

Профессор не слишком охотно вынул из кармана мобильник, повертел его в руках, раздумывая о чем-то, потом протянул его мне. Я позвонил в фирму, где брал в аренду «Уно», и на неряшливом испанском, разбавленном русскими ругательствами, высказал все, что я думал про механиков, готовивших мою машину к эксплуатации. Моя гневная речь изобиловала выражениями вроде «безрукие дебилы«, «кривоглазые недоучки» и «полоумные растяпы». Указав место, где покоилась «четырехколесная рухлядь», я отключил связь и вернул трубку профессору.

Он промолчал, хотя по всем законам логики должен был поинтересоваться, что случилось с машиной – так в этот момент поступил бы любой человек независимо от того, зло или любо мы с ним беседовали. И профессор тоже это понял, да время для естественного проявления любопытства уже было упущено, и он отвернулся от меня, включил телевизор и с нарочитым вниманием стал смотреть выпуск последних новостей.

Я пожелал ему спокойной ночи. Профессор не ответил. Я вышел.

Не могу вразумительно объяснить, почему я не поверил профессору. То ли мои чувства к Яне встали вокруг моей души мощной крепостной стеной, и резиновыми мячиками отскакивало все, что шло вразрез с моими представлениями об этой девушке. То ли я уловил фальшь в голосе профессора. Мне показалось, будто мы с профессором, говоря о Яне, подразумевали совершенно разных девушек.

Я думал об этом, когда мы с профессором завтракали в придорожном кабачке, поглощая традиционный для испанцев тапас – ассорти закусок из оливок, миндальных орехов, ломтиков сыра и ветчины. Профессор был не в духе, жевал молча и не отвлекал меня от раздумий.

– Тебе лучше весь день быть рядом со мной, – наконец, произнес он, сплевывая оливковую косточку в кулак.