– Откуда вы знаете, что это доставляет ей удовольствие?

Профессор взглянул на меня с недоумением.

– А как же! Как же, юноша! Она долгое время была моей соседкой! Мучительно долго, если тебя интересует, какие чувства отложились в моей душе от этого соседства. Правда, сначала Яна молилась на меня, восторгалась моими стихами. Ее распирало от чувства гордости, что она живет по соседству с самим Лембитом Веллсом, на чьих стихотворениях бурно расцвела вся местная попса. Видел бы ты, какими глазами она смотрела на меня! – Профессор громко высморкался в платок. – Но вдруг Яну как подменили. Она осмелела, стала захаживать в гости – слишком часто, чем следовало бы делать воспитанной девушке… Представь себе, как необразованная, дурно воспитанная провинциалка спорит со мной, учит меня жизни, пытается подшучивать.

На какое-то мгновение я словно забыл, о ком он говорит, потому как при всем своем богатом воображении не мог представить, чтобы тихая, полупрозрачная, бесплотная, как тень, девушка учила жизни сей лингвистический паровоз по имени Лембит Веллс.

– Может, она всего лишь мягко высказывала свою точку зрения? – предположил я.

– Мягко?! – возмутился профессор. – Да она откровенно дерзила мне! Этому убогому существу казалось, что она станет мне ровней, что возвысится над своими сверстниками, если осмелится сказать мне какую-нибудь гадость… Однажды дело дошло до того, что я выставил ее за дверь – уж больно она распоясалась… – Глаза профессора сверкнули. Он попытался взглянуть на меня украдкой, но не получилось; мы посмотрели друг на друга, и он отвел глаза. – Я понимаю, Кирилл, что тебе не совсем приятно это слушать…

– Ничего, ничего, продолжайте, – позволил я, сворачивая под указатель на Дворец Веласкеса.

Профессор оживился, получив карт-бланш. Теперь он будет беспощаден.

– Это парк Ретиро, – отвлекся он, тыкая пальцем в запотевшее стекло. – Его разбили в семнадцатом веке специально для королевских особ. Если Яна не испоганила твою душу окончательно и осталось место для прекрасного, то обязательно сходи в Стеклянный дворец…

– Вы остановились на том, что однажды выставили ее из своей квартиры, – напомнил я.

– Да! Выставил! Но этим наше милое соседство не закончилось. Ее квартира превратилась в притон. Каждую ночь оттуда доносились громкая музыка, вопли, хохот и топот. Мне приходилось затыкать уши ватой, чтобы уснуть. Кюлли пила валокордин и валерьянку. К Яне круглые сутки ходили какие-то мерзкие личности. Мне кажется, что в ее квартире собирались самые безнравственные личности Побережья.

Профессор покосился на меня. Ему очень хотелось, чтобы эти слова впечатлили и даже шокировали меня. По идее, это должно было случиться. Откровения профессора по всем законам логики должны были ранить меня, как ножом. И мне следовало покраснеть, беспомощно возразить, что-де быть такого не может, остановить машину, начать бесноваться, ругаться, бить кулаками по рулю. Но, повторюсь, я не мог воткнуть в нарисованную профессором картину образ Яны и потому соотносил все сказанное с некой неизвестной и потому малоинтересной мне девушкой.

– Не обижайся на мою прямоту, Кирилл, – продолжил профессор и, полагая, что я нуждаюсь в сочувствии, по-отечески похлопал меня по плечу. – Я вовсе не хотел умалить твоих достоинств, но твой сыск зашел в тупик потому, что ты совсем не знаешь Яну. Ты искал центр зла среди сотрудников и членов клуба. А он оказался в душе девицы, которая видится тебе милой и доброй… Послушай меня, старого воробья: не ищи ты с ней встречи, выкинь ее из головы, не позорься!

– Вы ее боитесь? – спросил я.

– Что ты! – воскликнул профессор и замахал руками. – Она беспокоит меня в той же степени, что и мелкая злая собачонка, которая норовит укусить. Но все-таки я вынужден был вывезти эту забияку на задворки, как поступали в старой России с проститутками. Она попалась на крючок, когда мой водитель предложил ей дешевое жилье в Мадриде. Он увез ее на перевал, в глухую деревню. До тех пор, пока мы отсюда не улетим, за ней будет присматривать надежный парень. А потом пусть Яночка кусает локти от злости и зарабатывает на обратный билет своим ремеслом… Ну как, я хоть немного тебя убедил?

– Вы раздразнили мое любопытство, – признался я. – Теперь я просто обязан встретиться с такой одиозной личностью.

Профессор в сердцах сплюнул и всплеснул руками.

– Дурак ты, Кирилл! Ду-рак!

– У вас есть какая-нибудь кличка? – неожиданно спросил я.

– Что?!

– Как студенты между собой называют вас?

Профессор покачал головой и отвернулся к затуманенному стеклу. Я сам не понял, с чего это на меня нашло. Но нестерпимо, до зубной боли, захотелось сказать профессору какую-то гадость. Будь я его соседом, то, в самом деле, не удержался бы от соблазна глубокой ночью врубить на полную мощь музыку, чтобы досадить этому алчному брюзге.

Всю оставшуюся дорогу профессор не разговаривал со мной и всем своим видом демонстрировал глубочайшее разочарование во мне. Его бархатистый голос я снова услышал лишь тогда, когда мы подъехали к дому. Я хотел поставить машину на охраняемую стоянку, но профессор презрительно проворчал, что в этих краях отродясь не угоняли машины, а на такую старую рухлядь тем более никто не позарится.

– Брось ее у дома хозяина гостиницы, если беспокоишься, – посоветовал он.

Как говорится, баба с возу – кобыле легче. Я сделал так, как сказал профессор. Он за все платил, следовательно, он и заказывал музыку.

Мы разошлись по своим комнатам, даже не пожелав друг другу спокойной ночи.

Профессор снова удивил меня своей непредсказуемостью. Кот, прогуливаясь по моей груди, разбудил меня, когда еще не было семи. За окном, как и вчера, было серо и мокро, дождь лил безостановочно, и серые комковатые тучи заволокли все небо. Я собрался спуститься во двор, который показался мне пригодным для физических упражнений (подтягивание на кронштейне старого фонаря, отжимание от бетонного пола и приседание на одной ноге), но мои планы неожиданно изменились. Едва я открыл дверь комнаты, чтобы выйти на лестницу, как на пол шлепнулся сложенный вчетверо лист бумаги. По-видимому, он был воткнут в дверную щель. Мелким и неряшливым профессорским почерком были выведены следующие слова:

«Кирилл! Сегодня я работаю в муниципальной библиотеке (между прочим, юноша, она находится в казарме Конде-Дуке при дворце Лирия, резиденции герцогини Альба и вместилище Фонда дома Альба! Настоятельно рекомендую посетить!). В связи с абсолютной недоступностью этого благочестивого заведения для твоей ненаглядной, острой необходимости в твоей заботе обо мне не обнаруживается. А посему даю тебе выходной, которым, смею надеяться, ты распорядишься с пользой для своего скудного кругозора. Профессор Лембит Веллс».

Я вернулся в комнату, выглянул в окно и увидел, что «Уно» подпирает дом хозяина гостиницы, то есть находится там же, где я вчера ее оставил. Впрочем, меня не столько удивило, что профессор проявил бытовую скромность и поехал в город на такси. Странным было то, что он вдруг перестал тревожиться по поводу моей нравственности и даровал мне свободу, позволив делать все, что мне вздумается. Это никак не укладывалось в моей голове, которая с самого пробуждения была забита мучительными раздумьями о том, как отмазаться от профессора и вовремя успеть на свидание с Яной.

Я списал все на переменчивость настроения моего патрона, который, выспавшись, понял, что ни его могучий ум, ни наваристый опыт, ни длинный список званий и титулов не в силах воздействовать на мое недоразвитое сознание и остановить половодье весенних чувств. И – удивительное дело! – я вдруг почувствовал ту давно забытую сладкую, волнующую радость, наполненную ожиданием праздника, с которой в моем детстве был связан школьный прогул. У меня выходной! Сегодня я предоставлен сам себе!

Пока кот уплетал гуляш, купленный мною в мясной лавке, я забавлял жителей близлежащих домов тем, что истязал себя здоровым образом жизни. Когда я отжимался от пола, подставляя обнаженную спину струям дождя, за мной следили только две старушки, затаившиеся, словно снайперши, за цветочными горшками. Ряды зрителей пополнились, когда я начал бегать по периметру двора, словно буйно-помешанный во время больничной прогулки. А вот когда я стал подтягиваться на старинном чугунном фонаре, сверху раздались аплодисменты, и кто-то даже кинул мне десятицентовую монету.