Эта экстремальная физзарядка не только разогрела мое тело и освежила сознание. До красноты растираясь жестким полотенцем, я почувствовал неудержимое желание забраться в комнату профессора.

Собственно, у меня не было никакой конкретной цели, и я сам не мог сказать себе, что хочу увидеть в спартанских апартаментах профессора и какой служебной необходимостью этот поступок можно будет оправдать. Тем не менее я вовсе не собирался давить в себе эту идею и внимательно осмотрел профессорскую дверь, пытаясь найти щель, чтобы просунуть туда лезвие ножа. В отличие от моей, эта дверь была подогнана плотно, да и старый врезной замок внушал уважение.

Так случилось, что в последнее время мне приходилось чаще влезать в окна, чем проходить через двери, и я решил не нарушать сложившуюся традицию. К тому же профессорское окно было открыто нараспашку и с улицы, откуда я на него прицеливался, напоминало квадратного толстяка, радушно расставившего в стороны руки.

Я поднялся к себе и стал связывать узлом простыню с пододеяльником. Ткань была не первой молодости, уставшая от насилия кипятком и порошками прачечных, но я не собирался болтаться на них, словно язык колокола. Проделать нехитрый трюк надо было быстро, чтобы снова не привлечь внимание многочисленных поклонников моего здорового образа жизни.

Один конец снасти я привязал к ножке кровати, а другой выкинул в окно. Хорошо, что шел дождь и улочка была пуста. Я сел на подоконник, свесив ноги вниз, взялся за скрученную жгутом простыню. Интересно, как я выгляжу со стороны? М-да, смешно и глупо… И ладно! Чего я замешкался, поддаваясь нахлынувшему стыду? Испания – страна горячих эмоций, душевных порывов, которые не всегда отличаются здравостью. Лазанье по окнам в этой стране должно быть в порядке вещей.

Я догадался снять кроссовки, чтобы не оставить на мокрой штукатурке следы, и заскользил вниз, упираясь босыми ногами в стену. Подоконник профессорского окна оказался неожиданно близко. Я встал на него и уже через мгновение очутился в комнате.

Стоило мне оглядеться по сторонам, как я понял, что с обыском в этой келье не запаришься. Собственно, осматривать было нечего. Если не принимать во внимание чемодан профессора, ручка которого выглядывала из-под дубовой кровати, то ко всем остальным предметам можно было даже не притрагиваться: грубый стол, покрытый черным лаком, такой же стул, вешалка, напоминающая борону. Все эти предметы были наги, как в магазине. Можно было подумать, что профессор только что въехал сюда и еще не успел разложить вещи. Или же, наоборот, собрался уезжать.

Борясь с чувством, что за мной постоянно следит неусыпное профессорское око, я дважды прошелся по комнате от двери до окна, выбирая, к чему бы прицепиться. Когда меня без всякой причины останавливает гаишник, то ведет он себя приблизительно так же: ходит с алчным видом вокруг машины и взглядом, словно сетью, тралит, тралит… Нет, здесь ничего интересного. Только чемодан. Но он – на сладкое… А профессор аккуратист: постель заправлена на армейский манер, зубная щетка и тюбик с пастой вставлены в стакан, полотенце над рукомойником расправлено – ни складочки, ни морщинки.

Я заглянул под кровать и выдвинул чемодан. На заре своей детективной деятельности я часто конфликтовал со своей совестью, когда мне приходилось копаться в чужих вещах. Тогда я испытывал смесь стыда и любопытства, как если бы подглядывал за кулисы чьей-то личной жизни. Но эти чувства давно сменили другие. Теперь я чувствовал досаду – оттого, что вынужден был заниматься таким грязным делом, и страх – по той причине, что слишком часто находил шокирующие предметы…

Щелкнули замки, крышка приподнялась на пружинах. Поверх остальных вещей лежали две белые рубашки, симметрично сложенные, пришпиленные булавками к картонной вставке, как в магазине. Под ними книги в мягком переплете: статьи аль-Фарахиди и «Планы и структура поведения» Дж. Миллера. Маленький кипятильник для стакана. Четыре видеокассеты в коробках, на которых красным маркером были проставлены порядковые номера. Вот и все.

Стоило ради этого брать с собой такой большой чемодан? При желании все вещи профессора можно было бы уложить в изящный «дипломат».

Я с облегчением вздохнул. Состояние шока от обыска не наступило. Минимум вещей, минимум удобств – завершенный образ ученого, привыкшего довольствоваться малым в быту, но охватывать необъятное в науке. Некоторое время я перебирал кассеты, раздумывая, просмотреть их или же не тратить попусту время. Скорее всего, это были наглядные учебные пособия, которые профессор намеревался демонстрировать во время чтения лекции. Возможно, я бы положил их на прежнее место и закрыл бы чемодан, если бы вдруг не вспомнил, как профессор говорил с Сандро по телефону и при этом упоминал о четырех единицах какого-то скоропортящегося товара.

Четыре единицы товара и четыре кассеты… Совпадение? Я вытряхнул первую попавшуюся кассету из коробки. Никаких наклеек, надписей, только номер, написанный маркером. Если это товар, на котором профессор делает свой бизнес, то какая коммерческая информация может быть на кассете?

Я вогнал кассету в приемник видеодвойки и включил телевизор. Сначала на экране мерцали белые «хлопья«, потом появилось смутное, не сфокусированное пятно и прозвучал мужской голос: «Тише, тише, не гони!» Резкость изображения улучшилась. Половину экрана заполнил оконный проем автомобиля. Снимали изнутри машины и, похоже, любительской камерой. Я увидел часть улицы, заполненной пешеходами. Повсюду голые деревья, грязные комки снега на обочинах. Зажужжал зум, приближая объект съемки. Голос: «Стой! Тормози! Я их поймал!» Темная металлическая ограда то ли парка, то ли сквера увеличилась в размерах, и в центре кадра оказались двое молодых людей. Высокий парень в кожаной куртке и со спортивной сумкой на плече обнимал крепенькую, как парковая статуя, блондинку. Девушка млела и покусывала парню мочку уха. Пешеходы оборачивались. Старушки хмурились и качали головами. Блондинка потянулась к губам парня, приоткрыла рот, высунула кончик языка…

Я стал перематывать пленку, не выключая воспроизведения. Молодые люди, как заводные куклы, затряслись, задергались, словно под током, продолжая целоваться, но уже с бешеной скоростью, и красный язык девушки показывался между губ с частотой швейной иглы. Вскоре запись закончилась. Ничего другого на этой кассете не было.

То, что я увидел, меня озадачило. Я поставил другую кассету. Там оказался тот же сюжет, но уже с другими действующими лицами. Молодая пара сидела за столиком открытого кафе у фонтана. Парень с коротким светлым «ежиком» потягивал через соломинку коктейль, откинувшись на спинку стула и закинув ногу за ногу. Одной рукой он держал бокал, другая покоилась на оголенной коленке девушки; девушка хихикала, закатывала вверх глазки и что-то отрывисто говорила своему другу. На третьей кассете незамысловатый сюжет повторился, но с той лишь разницей, что теперь события разворачивались рядом с роскошным «Лексусом»: мужчина в дорогом прикиде и с благородной проседью в висках открыл дверь машины и сделал пригласительный жест рукой. Статная, длинноногая женщина в коротком красном платье подошла к машине, повернулась задней частью к сиденью, опустила на него свой тугой овал, после чего перенесла ноги в красных туфельках через порожек.

Мое недоумение росло. Для чего профессору понадобились эти записи? Мне в голову полезла всякая чепуха, и я уже начал подумывать о каких-то тайных пороках профессора, но на последней кассете оказалось то, что заставило меня вскрикнуть. Съемка была некачественной, камера дрожала в руке оператора, и все-таки я без труда узнал главного героя. Сначала я увидел сумрачный зал знакомого мне ночного клуба «Шанс». Ярко освещенную сцену загораживали затылки и спины, но хорошо был виден ведущий в синем пиджаке, усыпанном блестками. Широко расставив руки и ноги, словно изображая советский Знак качества, он пронзительно вопил в микрофон: «И сегодня, как было всегда и будет всегда, к нам пришел неповторимый, уникальный, чудесный и безупречный… Дэ-э-э-эн!!» Овации, вопли, свист! На сцену выпрыгнул певец, вскинул руки и стал трясти головой, словно вытряхивал из волос вшей. Ведущий, захлебываясь от искусственного восторга, опять присосался к микрофону: «Я также рад представить вам его подружку – изящную, сексуальную, желанную, красавицу из красавиц… Леру Фри-и-и-и!!» И опять свист, крики, топот, аплодисменты. На сцену вылетела, словно ее вытолкнули, далеко не изящная и уж тем более не красавица, рыхлая, как дрожжевое тесто, девица. Я не успел рассмотреть ее как следует, потому что «сексуальная подружка» немедленно кинулась Дэну на шею, отчего певец едва не упал и устоял только потому, что вовремя оперся об акустическую колонку. Продюсерская дочь начала совершать какие-то неприличные телодвижения, очень отдаленно напоминающие танец стриптизерши, причем в качестве шеста она использовала своего знаменитого бойфренда. Зал ликовал. Мне удалось рассмотреть Леру Фри. Девица была не просто вульгарна. Она была удивительно неприятна, и меня особенно поразили ее неопрятные, разросшиеся во все стороны брови и рахитично узкие плечи, что в сочетании с непропорционально большой головой напоминало «телепузика».