– И как вы здесь ориентируетесь? – спросил я по-испански у хозяина гостиницы.

– Он глухонемой, – ответил профессор за хозяина и добавил: – Кстати, о-о-очень полезное качество.

Хозяин отворил дверь и пошарил рукой по внутренней стене в поисках включателя. Вспыхнул свет. Перед нами предстала маленькая комнатушка с выбеленными известью стенами, лишенная какой бы то ни было мебели. В дальней стене чернел закопченный квадратный проем жаровни. Перед ним лежала стопка сухой лозы, а вдоль стен, на выступах, стояли широкие плетенки, наполненные луковицами.

Хозяин поставил багаж на пол, поклонился и вышел. Профессор тотчас запер за ним дверь на засов и по грубо сколоченной деревянной лестнице стал подниматься наверх.

– М-да, – задумчиво произнес он. – Ничего не изменилось. Все по-прежнему…

На втором этаже находилась гостиная – если можно было так назвать необыкновенно аскетичное помещение, больше напоминающее монашескую келью. Все те же белые стены, узкая дубовая кровать, грубый стол, один стул и настенная вешалка с множеством крючков. Если бы не видеодвойка, стоящая на кронштейне в углу, то можно было бы подумать, что мы переместились в далекое Средневековье. Я мысленно упрекнул профессора: при своих солидных доходах он мог бы позволить себе роскошный отель в центре Мадрида.

Профессор с блаженным вздохом сел на кровать. Я обошел комнату, сдвинул в сторону белые накрахмаленные занавески, посмотрел в маленькое окно, из которого плевком можно было достать до дома напротив, и проверил, надежно ли заперты рамы.

– А кто живет в соседнем доме? – спросил я, аккуратно задергивая шторы.

– Понятия не имею, – ответил профессор и зевнул.

– Кроме хозяина кто-нибудь еще знает, что вы остановились здесь?

Профессор задумался, почесал лоб.

– Ну, ты задаешь мне задачки на ночь глядя, – хмыкнул он. – Пожалуй, нет. Никто не знает.

– Постарайтесь не стоять напротив окна. И не раздвигайте занавески… Двор есть в этом доме?

– А как же! Там душ, туалет, летняя кухня.

– Спокойной ночи! – сказал я и вышел на лестницу.

Комната, отведенная мне, оказалась совсем крохотной, что, впрочем, меня не расстроило. Во весь рост я мог выпрямиться только у одной стены; к противоположной стене под большим углом спускался потолок. Там стояла кровать с пузатым пружинным матрацем. Ложиться следовало аккуратно и, тем паче, вставать – был риск пробить темечком потолок. Из моего арочного окошка можно было увидеть лишь нагромождение угловатых крыш, чем-то напоминающих кучку засохших апельсиновых корок. Дверь в комнату запиралась большим, сточенным по краям ключом.

Я выпустил из переноски кота, который после недолгого обследования комнаты запрыгнул на кровать и разлегся в ногах.

– Туалет во дворе, – строго сказал я ему и погрозил пальцем. Кот лениво шлепнул по пальцу лапой и прикрыл глаза.

Стараясь не производить много шума, я спустился во двор. Это была площадка трапециевидной формы с цветочными клумбами, ее по периметру окружали стены соседних домов с мрачными темными окнами, узкими, в полстопы, балкончиками, со свисающим, как языки, разноцветным бельем.

Небо затягивали тучи, и луна суетливо выглядывала сквозь редкие бреши, словно хотела проследить за мной, да с каждой минутой это было все труднее делать…

«Чтобы я еще когда-нибудь подвизался телохранителем!» – подумал я, возвращаясь в дом и до упора задвигая тяжелый дверной засов.

Спал я чутко, урывками, то ненадолго погружаясь в глубокий сон, и мое заторможенное, утомленное сознание рождало неоформленные видения и звуки, то возвращаясь в легкую полудрему, и начинал думать про Яну, профессора и затуманенную луну… Ночь казалась мне нескончаемо длинной, я ждал рассвета, как конца долгого и неприятного пути. Но всякий раз, когда я подносил светящийся циферблат часов к глазам, убеждался, что проспал каких-нибудь двадцать минут. И тогда я нервными ударами взбивал подушку, прижимался к ней и настраивался на глубокий и крепкий сон. Но у меня опять ничего не получалось, и я качался по волнам, то слегка погружаясь в пучину, то всплывая наверх.

Наконец, мои нервы расслабились, сердце унялось, и мне представилось, что я сжался до размеров кулака, а потом и вовсе перестал существовать в этом мире. Не знаю, сколько времени я проспал. Это было полное, здоровое отключение от жизни и ее проблем. И как тяжело и неприятно было возвращаться к ним!

Я выползал из глубины сна мучительно долго, словно выкапывался, подобно жуку. Внешний мир давал о себе знать все сильнее – то физическим восприятием неровностей матраца, то легким ознобом, то навязчивым тихим скрежетом. Наконец, я окончательно осознал, что уже не сплю, а лежу под скомканным одеялом, а подушка забилась в щель между кроватью и стеной, и у меня занемела рука. Было по-прежнему темно, и я не сразу понял, что меня разбудило.

И вдруг я отчетливо услышал осторожный скрип ступеней за дверью. Привстал на кровати, оглядывая залитую лунным светом комнатушку, взглянул на часы. Шел пятый час ночи. «Чего это профессору не спится?» – подумал я, перевернулся на спину, подложил руки под голову и уставился на косой потолок, с которого, как со снежной горки, скатывались призрачные тени.

И тут я уловил звук, который заставил меня снова приподнять голову. Дверная ручка заскрипела. Кто-то надавливал на нее снаружи, проверяя, заперта ли дверь. Я беззвучно опустил ноги на пол, шагнул к двери и затаил дыхание. Ручка вернулась в исходное положение. Несколько мгновений стояла гробовая тишина, и я понял, что человек, стоящий по ту сторону двери, тоже замер и затаил дыхание, прислушиваясь. Может быть, он даже приложился ухом к замочной скважине… Но кто же это, как не профессор? Посторонний не мог проникнуть в дом. Это профессор, без всяких сомнений, но почему он ведет себя так странно? Можно было бы, конечно, громким голосом спросить, что его беспокоит, открыть дверь, зажечь свет. Но меня что-то удерживало. Сейчас я познавал то, что профессор пытался скрыть от меня. Вороватые, замедленные движения. Стремление не потревожить мой сон…

Вот снова заскрипела лестница под осторожными шагами. Он спускался на второй этаж. Я слышал, как профессор открыл свою дверь. Старый дом аккумулировал, не выпускал наружу все звуки, и по ним я представлял, что сейчас делает профессор. Вот раздался протяжный гул – похоже, чемодан прошелся волоком по полу. Клацнули замки. Потом некоторое время было тихо. Я зевнул. Старческая бессонница? Или привычка вставать ни свет ни заря?

Тут до меня донесся отчетливый щелчок шпингалета. Кажется, профессор не послушался меня и распахнул створки окна. Так ли это, можно было легко проверить. Я подошел к окну, осторожно оттянул запорную задвижку. Рама на английский манер поднялась вверх. Я сел на подоконник, высунулся в проем и посмотрел вниз. Словно белый флаг, из профессорского окна показался край занавески; он трепыхался на сквозняке, елозил по мокрой стене… Должно быть, профессору стало душно. Комната маленькая, давно не проветривалась.

Я посмотрел по сторонам, на темный спящий поселок, послушал тихий шелест дождя, погладил кота, который беззвучно материализовался из темноты и сел со мной рядом, и уже хотел было вернуться к прерванному сну, как услышал голос профессора. В первое мгновение мне показалось, что он увидел меня из своего окна и пожелал доброй ночи, и я чуть было не отозвался. Но из нижнего окна по-прежнему виднелся только край занавески, и говорил профессор по-испански. Я свесил голову и прислушался. Голос его был приглушенным, невнятным, и все-таки мне удалось кое-что разобрать.

– …скажи им, что товар совершенно безотказный, будет работать как часы… Нет-нет, никаких сбоев, дай им полную гарантию! Напомни, что мы договаривались на четыре единицы… Убеди, чтобы взяли четвертую. Если сумеешь, то треть выручки от нее твоя. Не торопи их с ответом, пусть хорошо подумают, но не слишком долго, потому как товар скоропортящийся… Звони мне в любое время дня и ночи… Что? Расчет по результатам? Это они так сказали? Это уже, как говорят у нас, перебирание харчами… Я сам не знаю, что они имеют в виду под результатом. Передай, что я настаиваю на прежней схеме: получили товар – отдали деньги… Хорошо, Сандро… Доброй ночи!