К станции Аточа мы подъехали за десять минут до прибытия электрички. Пока я разобрался, где находится третья платформа, прошло еще минут пять. У первой попавшейся цветочницы я купил то, что у нее было, – букет роз, и побежал к платформе. Навстречу мне теплой душной массой двигалась толпа пассажиров. Спасая букет, я пробивал себе путь плечом, бесцеремонно расталкивая всех подряд, ударяясь коленями о дипломаты, сумки и саквояжи, увертываясь от возмущенных взглядов и ругательств. Но, как всякий целеустремленный человек, я видел только две достойные субстанции: себя и конечную цель, и потому воспринимал окружающих меня людей приблизительно так же, как ветви деревьев в густом лесу.
Я выбрался из подземного перехода и оказался в самом конце платформы. Как раз в этот момент электричка с ярко-красной крышей и белыми полосами по бортам, придающими ей иллюзию стремительного и беспрерывного движения, с грохотом и лязгом влетела в зону станции и стала со свистом тормозить. Мимо меня проносились заполненные под завязку вагоны, мелькали окна со светлыми пятнами лиц – десятки, сотни лиц! Я понял, что шестой вагон уже промчался мимо меня и остановится где-то посреди платформы. Я побежал по краю платформы, словно соревнуясь с электричкой… Наверняка Яна стоит в тамбуре, смотрит в окно и от волнения покусывает губы. О чем она думает? О том, каким я ее встречу и не заметит ли она на моем лице сожаления о вчерашнем дне?
Милая моя, ненаглядная! Как бы я хотел, чтобы ты успела увидеть меня на платформе с букетом роз, и с твоей души сразу бы упал камень сомнений. Но если твой взгляд все-таки не выхватил меня из толпы пассажиров, заполонивших платформу, то потерпи еще немного, не терзай душу вредными и пустыми мыслями… Еще чуть-чуть, еще минутка, и откроются двери, и ты выйдешь на платформу, и я…
Потный, скользкий, как скаковой конь, толстяк вдруг встал на моем пути, и я со всей дури налетел на него. Будь он чуть полегче, катиться бы ему кубарем по платформе, как пустой банке из-под пива, попавшей под чей-то ботинок. Толстяк от моего торпедирования лишь содрогнулся да попятился спиной, раскрывая большой рот. Я не успел извиниться; толстяк выкрикнул что-то непереводимое, словно возопил по случаю очередного гола, забитого любимой командой, и вслед за этим произошло что-то жуткое. В первое мгновение мне показалось, что обиженный мною пассажир превратился в чудовище и рявкнул на меня с оглушительной громкостью реактивного двигателя, от чего содрогнулась платформа под моими ногами.
А потом я увидел огненный шар, который вырвался откуда-то из середины электрички и, смешиваясь с клубами черного дыма, заполнил собою весь мир. Жестокий удар повалил меня на асфальт платформы; толстяк вместе с рюкзаком тотчас рухнул на меня. Я почувствовал удушливый запах гари. Со всех сторон раздались истошные вопли и крики; отвратительно, страшно, срывая голосовые связки, рядом визжала какая-то женщина. Я попытался подняться на ноги и стал отталкивать от себя толстяка. Тот грузно перевернулся на живот, и я увидел, как из его рта вязко, словно кисель, льется кровь.
Кажется, я о чем-то спросил его и сразу же кинулся вперед. Обезумевшая толпа, выкатившаяся из клубов дыма, немедленно сбила меня с ног. Кто-то наступил мне на спину, а вслед за этим чье-то колено с силой впечаталось мне в лицо. Я закашлялся, подавившись собственной кровью, закрыл лицо руками, чтобы уберечься от новых ударов, и опять встал на ноги. Многоголосый, жуткий хор выл на высокой ноте, отчего немела спина и нестерпимо хотелось заткнуть уши, окунуть голову в бочку с ледяной водой или враз оглохнуть. Меня опять едва не сшибли; совсем близко перед собой я на короткое мгновение увидел перекошенное от ужаса лицо парня; лицо было гадким, изуродованным бесконтрольной трусостью, и я машинально подумал, что если бы этот парень был моим другом, то я бы уже не смог общаться с ним как прежде – все былые дружеские симпатии вытеснило бы чувство гадливости и презрения, поскольку перед моими глазами отныне стояла бы эта отвратительная маска.
Мне пришлось сжать кулаки и приподнять плечи, как если бы я находился на боксерском ринге, и стал пробиваться через бурный поток обезумевших людей. Я вглядывался в них, со скрытым страхом ожидая увидеть и узнать Яну. Я спотыкался о горячие, покореженные куски металла, валяющиеся повсюду, перешагивал через обезображенные, облитые кровью тела, и вдруг, теряя над собой контроль, поднес к голове почерневшие ладони и закричал:
– Яна!! Яна!!
Кто-то схватил меня за грудки, заглянул мне в лицо и оттолкнул. Я шатался, расталкивал людей, шаг за шагом приближаясь к поваленному набок, искореженному вагону. Под подошвами липко чавкала кровь. Я почувствовал, что зацепился ногой за что-то мягкое. Опустил взгляд и увидел мужчину в синей ветровке. Он лежал на животе и крепко держал меня за лодыжку. Голова его была приподнята, и трупно-зеленое, мокрое от пота лицо было обращено ко мне. Мужчина пытался что-то сказать, разевал наполненный кровью рот. Я перевел взгляд на его ноги. Ниже колен не было ничего, из оборванных штанин торчали черные лохматые обрубки с подрагивающими на них лоскутами кожи и сухожилий; выглядывающие наружу концы костей напоминали арматуру для гипсового манекена.
Я выдернул ногу и тотчас почувствовал, что моя нервная система достигла того предела, за которым начинается совсем другое, преломленное восприятие мира. Я уже осознанно искал среди раскиданных по платформе тел Яну, и уже представлял, каким мертвенно-белым будет ее лицо, какими безумными будут у нее глаза, какой трупной синевой будут наполнены ее тонкие, изломанные в нечеловеческой муке губы – все то, что с таким упоением и нежностью я целовал вчера… Я остановился посреди чадящего и смердящего ада. Что там Данте! Человеку не дано слов, которыми можно было бы выразить отталкивающий кошмар той неземной, вывернутой сатанинской фантазией картины, которую мне было дано увидеть… Какая-то женщина, плачущая кровью, выползала из покореженного, усыпанного стеклянными зубьями окна вагона; металлическое чудовище продолжало пожирать ее, и прозрачные клыки резали и рвали ее тело, срывали с нее остатки обгоревшей одежды, малевали издевательские красные каракули на ее белой коже… Я кинулся к ней, внезапно осознав себя таким, каким я был прежде: у меня есть руки, которые я могу протянуть ей, есть плечи, на которые она может опереться, есть широкая крепкая грудь, к которой она может прижаться… Из разорванного надвое вагона торчали безобразные потроха, скрученные спиралью металлические рейки, балки, смятые, как шоколадная фольга, листы обшивки; я раздвигал их, гнул, давил ногами.
– Пожалуйста… пожалуйста… – безостановочно повторяла женщина, обхватив меня руками. Она сильно дрожала, настолько сильно, что ее зубы клацали. Я схватил ее в охапку, понес по прогибающейся боковине вагона.
– Я ищу девушку! – кричал я ей в лицо. – Худенькая, в малиновом пальто!
Женщина не слышала меня. Она тряслась и повторяла одно и то же слово. Я вынес ее на платформу, поставил на ноги, но женщина тотчас опустилась передо мной на колени.
– Пожалуйста… пожалуйста…
Меня схватила за руку седая, мелкая старушка в сером плаще с оторванным воротником.
– Молодой человек, не бросайте меня… – бормотала она, с мольбой заглядывая мне в глаза.
– Сюда!! Мне очень больно!! Сюда!! – сдавленным голосом вопил мужчина, застрявший между обломков вагона.
Рядом с ним, на краю платформы, кто-то стоял на четвереньках, тряс головой, и рыжие завитушки метлой скользили по асфальту.
– Вы не подскажете, что мне делать? – крикнула полная черная женщина, и прямо в лицо ткнула мне свою мясистую аспидную руку, из которой фонтаном била темная кровь.
Меня обступали люди, неестественно возбужденные, рваные, растрепанные, обрызганные своей и чужой кровью, с безумными и молящими глазами; они приняли меня за спасателя или врача, который непременно поможет, вынесет из этого ада, успокоит и вернет к прежней жизни; они пытались прикоснуться ко мне, как к всемогущему мессии, подпитаться моей энергией, ухватиться хоть за край моей одежды… Отрывая от себя цепкие пальцы, прячась от умоляющих взглядов, я кинулся к чадящему вагону, вытянул из-под ремня подол рубашки и прижал его ко рту. Я орал, повторяя имя Яны, слезы текли по моему лицу ручьями, и мне казалось, что от нестерпимого жара они закипают и шипят. Я двигался вперед на ощупь, перелезал через спинки сидений, упирался ногами в багажные полки и повсюду натыкался на тела. Сухого долговязого мужчину я вытащил из-под сиденья; он часто дышал и царапал мою руку. Подросток с поломанной рукой страшно кричал, когда я тащил его волоком по потолку вагона к ближайшему оконному проему. Девушка-мулатка, опираясь на мое плечо и прыгая на одной ноге, громко хохотала и зачем-то шлепала ладонью по моей щеке… У каждого я спрашивал про малиновое пальто. Никто не слушал моих глупых вопросов.
