В ресторане было тихо. Наверное, все участники черной мессы собрались или глубоко внизу, в подвале, который в зданиях такого типа должен быть очень просторным и удобным для такого вот рода занятий, или вообще в другом месте.

Ступени не скрипели подо мной, свет от редких ламп помогал не споткнуться, двери были заперты. Я спускался тихо, как привидение. Натянул шапочку поглубже.

Неожиданно я оказался в большом зале с расставленными столами, осмотрелся. Дверь на кухню была заперта. С противоположной стороны находилась дверь для гостей.

Опасаясь, что могу пропустить телекамеру или сигнальный датчик, я осмотрел все стены. На одной висел черный, очень броско изготовленный лозунг: «Сатана – оборотная сторона человека!» Даже вот так, с восклицательным знаком, как призыв ЦК к празднику Первомая.

Я расслышал какие-то тихие голоса. Мужской, потом женский. Женский, конечно, умолял о любви. Мужской, конечно, уже терпеть эту любовь не мог и приводил какие-то аргументы против… Телевизор. Там, где этот ящик, там и люди. Я подошел к двери, из-за которой неслись стенания покинутой подруги, чуть-чуть толкнул ее. Она приоткрылась ровно на три сантиметра. Этого было достаточно.

Перед телевизором, сонно кивая, сидел мордоворот за сто тридцать килограммов, стриженный очень коротко, в камуфляжной куртке и слаксах. По его виду нетрудно было понять, что телевизор составляет всю его компанию и что его сморило. Я бы оставил его в покое, но мне нужна была информация.

Я вошел и помял руки, подготавливая их.

Он стал поворачиваться, когда я мог его уже уделать. Примерно, хотя и не в полный мах, я это и опробовал. Сначала маваши ногой в голову, потом другой ногой ура-маваши по скуле. Но он был очень здоровым. Он все-таки вскочил.

Он дернулся вправо и тут же он согнул руку, приготовившись поймать меня там – соображал он от недосыпа и моих ударов не очень. Я тут же боком зашел слева, кулак его так и остался неиспользованным, а я сделал великолепную подсечку правой на возврате под его коленку. Такой подсечкой мог бы сам Стивен Сигал гордиться.

Он грохнулся так, что я даже забеспокоился, не сломал ли он себе что-нибудь. Но он попытался подняться.

Я прыгнул коленом ему на солнечное сплетение, а когда он все-таки почувствовал себя неуютно, заработал обоими кулаками со скорострельностью пулемета по скулам, по лбу – в перчатках мне было не больно – и по шее.

Он отключился через десяток ударов.

Я обыскал его, нашел ключик от наручников, потом и сами наручники и сковал его, пропустив руки под тяжелым офисным креслом старого образца, на котором он смотрел свой телик.

Потом плеснул ему водой в лицо. Пока наливал эту воду в его кружку, я заметил, что электрический кипятильник «Мулинекс» только что выключился, приготовив крутой кипяток для чая или для того, чтобы добывать у угрюмых охранников интересующие меня сведения.

Он вздрогнул, очнулся, уставился на меня. Самочувствие у него было, вероятно, очень скверным. По себе знаю, пару раз приходилось оказываться на его месте. Но он еще и трусил. А это определенно внушало надежду.

Я наклонился к нему очень близко, чтобы он видел мои глаза прямо перед собой, и спросил шепотом:

– Где остальные?

Он разжал слегка разбитые, мокрые от воды губы.

– Не знаю. Кто ты такой, да тебя наши ребята…

Я налил в кружку кипятка, не вставая. Он уже боялся, он понял, что я буду делать.

Тоненькой струйкой, так, чтобы это выглядело наиболее эффектно и чтобы вода остывала, потому что пока в мои намерения не входило причинить ему серьезный вред, я стал лить кипяток ему между ног. Он тоненько заверещал, корчась, стараясь выбраться из-под обжигающей струи.

Он был из негодяев с той стороны, на их совести были жертвоприношения и десятки затерроризированных торгашей.

Теоретически, правда, он мог не участвовать в их банде, но кто же поверит в такую смехотворную гипотезу? Тот, кто здесь служил, обязательно был одним из них. Я в этом сомневался гораздо меньше, чем в том, например, что Земля – круглая.

– Больно, – наконец пожаловался он.

– Пока не скажешь, будет больно, – я снова шептал, словно злодей из фильма ужасов. Как ни странно, это действовало на таких вот обломов.

Он вздрогнул. Шепот не позволял возникнуть и укрепиться в нем истерическому сопротивлению.

Я снова вылил ему на мошонку кружку кипятку. Уже поближе к интересному органу. И чуть быстрее.

Он зашипел, как кот перед дракой. Подергал наручники, они только сильнее впились ему в кожу.

– Когда этот кипяток кончится, я просто опущу твою мужскую гордость в этот кипятильник и сварю тебе пару яиц.

Он уже трясся. Он понял, в самом деле могу так сделать.

– Нет.

– Да, мальчик. Впрочем, скоро ты будешь не вполне мальчиком…

– Что мне будет, если я скажу?

Я снова приблизил к нему свои глаза. Он пытался сфокусировать зрение то на моем правом зрачке, то на левом. Я смотрел неподвижно, как бы сквозь него. Вообще-то, это один из приемов гипноза.

– Я уйду.

– А я? – он глотнул, поморщился от боли. – Я останусь живым?

– Ты останешься жить, потому что, если солжешь, должен будешь заплатить за ложь.

Он посмотрел, скосив глаза, на кипятильник.

– Месса состоится на стройке, в километре от дома Духовного. Мы там часто служим в последнее время.

– Кто такой Духовный?

– Второй человек у нас.

– После Папы?

Он кивнул.

– Как его зовут?

– Не знаю, у нас все на кличках.

– Какая кличка у тебя?

– Голобый, – он насупился, словно я собирался над ним смеяться, используя свое служебное и прочие превосходства.

Смеяться я не собирался. Через систему кличек можно было многое спрятать, особенно на суде. Поэтому мне было не до смеха.

– А где этот ваш Духовный живет?

– За Пушкином. Там такой будет поворот налево сразу за городом.

И вдруг на руке, странно вывернутой, словно он собирался меня отталкивать, я заметил татуировку. Наклонился, не обращая внимание на его боль, потянул руку на себя. Там была черная звезда с какими-то причиндалами. От этого открытия я даже растерялся немного. Потому что теперь я точно знал, кто такой Духовный. И точно знал, где состоится их месса.

– Слушай, Голобый, а почему вы все время по стройкам шастаете?

– Там ветра нет. И хоронить… концы проще.

Тогда я разозлился. И он это почувствовал. Хотя мгновение назад он колебался, но тут зачастил, стараясь упредить любые мои действия:

– Я не виноват, меня самого втянули, я уже давно хотел признаться…

– Заткнись.

Он задрожал. Теперь он боялся меня по-настоящему. Но мне было все равно. Меня ожидала сложная и ответственная работа. Я лишь подошел и разбил телефон. А пока он доберется до другого – если захочет все-таки поднимать шум, – я буду уже далеко.

После этого я вышел из комнатухи вышибалы и стал подниматься. Я решил уйти так же, как и пришел, не заставляя этого дубаря провожать меня до дверей. Но, перед тем как выйти, я с мальчишеской злобой и обидой сорвал тот плакатик, на котором было про человека.

Ярославское шоссе было почти пустым. Я мчался по нему, выжимая из своей новой тачки все, что только можно было, притормаживая, лишь когда стрелка спидометра уходила за сто двадцать. Пару раз, впрочем, пришлось сбросить скорость до черепашьей, потому что сбоку засветили посты. Но постовые спали или занимались другим полезным для души делом, и я прошел до места минут за тридцать. Я сам поверил в это, только когда посмотрел на часы, а они едва перевалили за четверть первого.

В городе я ехал как приличный гражданин, только не остановился на красный, но и этого никто не заметил. Когда я адаптировался к медленной скорости, то достал свой сотовик. Полагалось доложить Шефу, чтобы он был на подхвате, и, может быть, даже вызвать подкрепление. Удержать банду рэкетиров и множественных убийц в одиночку все-таки могло оказаться не очень легко.