– Хорошо тут, сосной пахнет. – Она помолчала. – И время самое мое любимое – ранние сумерки. Обрати внимание, Галина Константиновна, как снег по-особенному поблескивает от этого. Кажется, вот-вот Новый год настанет.

Константиновна смущенно улыбнулась и выволокла из машины еще один плед. Из-за угла сарая показался Воеводин с лопатой для снега.

– Сейчас, хозяйка, сейчас, разгребем тебе дорожку, и ты подъедешь к дому, как положено.

Аркадия искоса посмотрела на меня, должно быть, определяла, как я реагирую на «хозяйку». Я никак не реагировал, меня только ключи и интересовали. Кажется, я в них все-таки разобрался.

Воеводин врубился в снег, как роторный экскаватор. Пройти ему нужно было не меньше семидесяти метров. Глубина снега – поболее тридцати сантиметров, работы у него было на час с лихвой. Мне не нужно было ждать, я обошел его и потопал к даче.

– Вы куда, Илья?

– Посмотрю, пока вы не подъехали, составлю собственное мнение. – Не уверен, что вообще нужно было отвечать, но все-таки она и вправду тут хозяйка.

На огромном крытом крыльце с лавками вокруг маленького, самодельного столика остались пустые бутылки, впрочем, не очень много. Я на мгновение смутился, но потом заметил груды серой, почти бесцветной пыли, и успокоился. Если бомжи тут и ночевали, то это было еще до снега, больше месяца назад. Пыль на это явно указывала, а еще никому не удалось обмануть пыль.

Двери открылись довольно легко, так же легко открылась решетка, и другая дверь – внутренняя, высокая, крашенная белой краской, какую я видел только в старых домах. На меня дохнуло легким запахом старой мастики, книжной пылью и многонедельной сухостью. В таком воздухе еловые шишки должны становиться совершенно похожими на ощетинившихся ежей.

Я прошел через большую главную комнату, от нее отходило три или четыре двери, а совсем сбоку у крохотной печки, встроенной в большую, кухонную, на второй этаж вела ломаная лестница с покосившимися перилами и неверными ступенями. Нет, дверей все-таки было три, одна фанерная дверца вела во встроенный шкаф, битком набитый старыми, слежавшимися, как листья, пальто и плащами. От всех них несло запахом чужих жизней, других, давно ушедших людей. Мне стало грустно.

Дальняя дверь вела на кухню, и там явно была устроена вторая терраса, на которой семейство обедало в воскресные дни, когда все могли собраться за одним столом, под большим, матерчатым абажуром. Я был уверен, что абажур еще где-то тут сохранился. Может быть, лежал на чердаке, порванный в одном месте, выцветший, но ни у кого не поднималась рука его выбросить…

Кто-то крикнул снаружи. Я вышел на террасу. Воеводин пропахал уже больше четверти пути. Быстро он, однако. Кричала Галина Константиновна.

– Илья, ну что там у вас?

Я поднял руку.

– Все в порядке. Присоединяйтесь!

Вернулся в большую комнату. Так, один закуток, отходящий от большой комнаты, был, без сомнения, родительской спальней, потом ее, вероятно, заняла Аркадия. И вид через серые от пыли тюлевые занавески, если их постирать, недурен, сосны, кусочки неба, отдаленный шум электрички… Правильно, тут же неподалеку проходит Казанская ветка.

Во второй комнате… Я насторожился, я еще не понял, что происходит, но что-то мне не понравилось, я рефлекторно уже тянулся к револьверу… Но опоздал!

Тяжелый, словно кувалдой, удар обрушился мне на плечо, и если бы я не выставил в последний миг руку, меня просто вколотило бы в пол, как гвоздь. Удар был так силен, что у меня потемнело в глазах. Еще не соображая, что делаю, я нанес удар ногой прямо перед собой, и – о чудо – попал. Тот, кто меня атаковал, судорожно всхлипнул и повис на перилах лестницы. Я поднял голову, чтобы рассмотреть его.

В сумерках он казался очень мощным, просто какая-то глыба мускулов и костей. И все-таки он согнулся, потому что мой зимний сапог с рифленой подметкой угодил ему в пах. Не по-настоящему, к сожалению, иначе он бы на ногах не устоял, но где-то близко. Я уже приготовился вырубить ему опорную ногу подсечкой в коленную чашечку, но тут сверху посыпалась какая-то шелуха. Я поднял голову и увидел то, от чего давно просыпался в иные ночи в холодном поту – прямо на меня смотрел ствол ружья.

Как в замедленной съемке, я видел палец на курке и необъятный, двенадцатимиллиметровый зев ствольной кромки. Палец чуть-чуть побелел, моя рука, которой я все еще пытался выдернуть свой «ягуар» откуда-то сбоку, из-под куртки, уже пошла назад, мои пальцы сбрасывали предохранитель…

Выстрел отдался в моих ушах громовым раскатом, удар в грудь заставил сжаться, хотя я знал, что это не поможет, потому что на этот раз я встречал не кулак противника, не его ногу, даже не финку или заточку… Это был жакан, охотничья пуля, заламывающая медведя при одном-единственном попадании…

Что-то во мне оборвалось, остатком сознания я понял, что останавливающая волна бросила меня назад с такой силой, что я проламываю какую-то полугнилую перегородку, и все вокруг померкло…

Менты, как ни странно, приехали очень быстро. Я еще даже не отдышался как следует, сидя на ступенях веранды, как их машина с мигалкой уже появилась в конце улицы и тихонько протащилась к «БМВ» Аркадии, прячась за него, как бедный родственник на званом обеде.

Грудь болела чудовищно. Я даже не подозревал, что может так болеть грудная клетка. Помню, как-то меня пытались закатать древесными стволами, устроив якобы обвал, и одно дерево меня зацепило-таки, но и тогда я чувствовал себя совершенно здоровеньким по сравнению с тем, что было на этот раз.

Когда я пришел в себя, как ни странно, я стоял. Держался за перила, но стоял. И из ствола моего револьвера поднимался дымок. Значит, я стрелял. Это, вероятно, меня и спасло.

Я все-таки вытащил пушку на грудь и выстрелил один-единственный раз куда-то в потолок. Был без сознания, абсолютно был выключен, но все-таки выстрелил. И тот, кто хотел меня укокошить, сдрейфил. Подумал, что промахнулся, вероятно, подхватил напарника и вывалился через заднюю дверь. А потом они – я понял уже по следам – бросились на зады этого ряда дач, где у них, вероятно, была машина.

Главное, он меня не достреливал, тоже, значит, нервишки шалили. Опасался, что в дуэли я его уделаю. И уделал бы, как пить дать, если бы хоть что-то соображал, что-то видел или что-то вообще чувствовал.

Меня спас, конечно, жилет. Небольшая на вид пластина стали закрыла мою грудную клетку, и мягкий, отлитый из чистого свинца жакан, на счастье – не пуля, например, со стальным сердечником, а всего лишь свинцовая болваночка, – расплющилась об этот лист, как о наковальню. Вернее, наковальней послужила моя грудь, но я был не в обиде. Что угодно, только не дырка в теле, потому что дырка от двенадцати миллиметров была бы такая, что я целиком в нее поместился бы, да еще можно было бы на грузовике рядом проехать.

И все-таки я чувствовал себя довольно глупо. Во-первых, они меня подловили. Во-вторых, я дал им в себя выстрелить. В третьих, у них этот выстрел получился. В четвертых, они смылись. То есть я их не взял. Мне тошно становилось при одной мысли о том, что придется теперь выслушать от Шефа и что придется пережить на следующем инструктаже от Основного.

Но вообще-то я был готов все это перенести, потому что в любом качестве это означало – жизнь. Я был жив. И все благодаря ворчливому приказу Шефа.

Менты оттеснили Воеводина, один из них наклонился ко мне.

Я попросил его, потому что левая рука не поднималась, достать мое удостоверение. Это было то же самое, с которым я ходил сегодня в ГАИ. Удостоверившись, что я почти свой, хотя и без усов и с другой прической, ребята из местной ментуры немного подобрели, но книжечку пока не отдали, а унесли куда-то, я полагаю, для проверки. Они послали пару молодых орлов посмотреть следы, с ними пошел какой-то лейтенант. Потом обследовали место драки, нашли отметину от моего выстрела. Но дальше нам не повезло.