В начале октября он написал родной сестре Марии Сергеевне в Швейцарию письмо с такими строками: «А вот чем я был занят последние две недели, ты ни за что не догадаешься… Диктовал „Мои воспоминания” — школьные годы и университет. Один мой знакомый здешний студент много раз приставал ко мне с этим предложением. Сначала я отнекивался, а потом, больше из озорства, решил попробовать. И представь себе — мне понравилось! Всколыхнулась память о многих событиях, о всяких мелочах и личных переживаниях, и все это гораздо отчетливее, конкретнее, связаннее, чем бывало раньше. И вот мы засели за работу: я диктовал, а студент писал, и получилась в конце концов довольно тяжелая рукопись — эдак страниц на полтораста, правда, очень размашистого почерка. В ней пять глав: 1. Школа и школьные годы. 2. За границей. 3. В Киеве. 4. Первый год в Московском университете и 5. Всероссийский стачечный комитет (1904 — 1905 гг.) <…> А все-таки благодарю Судьбу за то, что она мне дала дожить до моих лет <…> Очень тебя любящий брат. Сережа» [4] .
К моим заботам о статье добавилась в это время еще одна: надо было организовать перепечатку рукописи воспоминаний. Сергея Сергеевича этот вопрос тоже интересовал. Вот что он мне написал:
ГОРЬКИЙ, 31 октября, st1:metricconverter productid="1958 г" w:st="on" 1958 г /st1:metricconverter .
Дорогой Валерий Николаевич
Большущее Вам спасибо за Ваше сердечное искреннее письмо и за те хорошие вести, которые Вы нам сообщили. Всё это, конечно, очень радует и бодрит, но я старый пессимист и очень твердо помню украинскую поговорку: «Не кажи гоп, пока не перескочишь!», а потому молчу и «гоп» не говорю.
Как подвигаются дела с моими рукописями? Из Ваших слов я заключаю, что дела с примечаниями и комментариями обстоят лучше, чем дела с «Воспоминаниями». Это совершенно естественно. Но вот и у меня есть по этому поводу новость. Неделю тому назад был у меня мой хороший знакомый и друг Андрей Андреевич Бундель (доктор и профессор химии). Я ему кое-что рассказал о моих «Воспоминаниях», и он сам предложил мне свою помощь для переписки на машинке Вашей рукописи. Он предлагает взять на себя и расходы по этому делу, и указать подходящую машинистку из числа его знакомых. Так что вот, дорогой Валерий Николаевич, если это Ваши планы не нарушает и Вы почему-нибудь не предпочтете других путей, то Вы можете использовать помощь, предлагаемую А. А. Бунделем. Для этого надо будет только повидаться с ним и передать ему Вашу рукопись. Повидать его всего лучше дома по адресу: МОСКВА, Ж-4. Улица Чкалова, дом 69/25, кв. 12. Этот дом угловой по Садовой (ныне ул. Чкалова) и Землянке, недалеко от Таганской площади — вниз с горки по направлению к Курскому вокзалу. Застать его дома легче всего вечером, после 8 часов. — Так вот, дорогой Валерий Николаевич, повторяю: если Вы не имеете впереди ничего более для Вас привлекательного, то обратитесь по указанному адресу и передайте А. А. Бунделю мой привет и глубокую благодарность.
Кстати: прилагаю к этому письму маленькое добавление к моим воспоминаниям, а именно к самому концу 3-й главы. Вклейте его как-нибудь, и если нужно связать с текстом, то сделайте это сами.
Сейчас у вас учеба пошла, вероятно, полным ходом, и возиться с моими рукописями Вам не с руки, а потому я не очень жду скорых вестей о них, но это не значит, что Вы не должны мне писать. Меня крайне интересует, как в нынешнем году пойдут Ваши дела и как пойдет не только обязательная часть Вашей работы, но и необязательная — доклады, выступления, семинары и т. д. <…>
О себе мало что имею сообщить интересного. Самочувствие мое всё на одном и том же уровне, но на улицу больше не выхожу и веду монашеский образ жизни; и про козла с козой мне петь не с кем: Коля охрип, да и песен петь он не умеет. Мои прежние друзья меня время от времени навещают, и пожаловаться на одиночество я не могу. Но уроки немецкого языка у меня продолжаются и уже дают заметные результаты.
Часто вспоминаю Вас, дорогой Валерий Николаевич, и вспоминаю Вас именно таким, как Вы об этом пишете в Вашем письме: Вы сидите около меня за столом и пишете; либо я вижу Вас шагающим по комнате, дирижирующим руками и распевающим какую-либо арию.
Прошла философская сессия Академии наук СССР. И ничего «страшного» с собой не принесла. Конечно, я этому чрезвычайно рад. Между прочим, до меня дошли сведения, что Трофим хотел выступить на ней со своим «докладом», но что будто бы ему в этом было отказано. Слыхали ли Вы что-либо об этом? И если это правда, то это факт замечательный.
«Что день грядущий нам готовит?»
Буду кончать и буду очень ждать от Вас вестей, как о моих рукописях, так и о всяких новостях, которых так много бывает в Москве и которые так плохо доходят до меня.
Пишите, когда только вздумаете, а там от всей души желаю успеха в Вашей работе; ведь от того, как она у Вас пойдет, зависит всё! — Крепко жму Вам руку.
Искренне Ваш любящий С. Четвериков.
Последняя фраза написана рукой С. С. Четверикова.
ПРИЛОЖЕНИЕ:
К «Моим воспоминаниям»
Прошу в рукописи «Мои воспоминания» сделать следующее добавление: там, где я говорю, что отец пробовал меня отговаривать, перед словами «человека двадцатого числа» вставить еще слово — чинушей, а после слов «двадцатого числа» сделать сноску такого содержания:
«Чинушей, т. е. чиновником, потерявшим свое лицо, без своей воли, без своих взглядов, без своего мнения; словом, человек — „чего изволите”. Прототип — Молчалин с его „не должно сметь свое суждение иметь”».
В до-революционное время все чиновники получали жалование 20-го числа каждого месяца.
В письмах ко мне в конце октября и начале ноября Сергей Сергеевич возвращался мыслью как к работе 1926 года, так и к своим воспоминаниям.
В письме от 2 ноября 1958 года он писал: «Еще раз выражаю величайшую радость по поводу сообщения, содержащегося в Вашей телеграмме, и если не говорю до сих пор „гоп”, то только по закоренелой старческой привычке пессимиста. А если ко всему удастся перепечатать на машинке и „Мои воспоминания”, тогда не знаю даже, каким святым поставить свечки!»
К проблеме перепечатки воспоминаний он вернулся 5 ноября того же года, когда написал: «Еще несколько слов о судьбе „Моих воспоминаний”. Вчера получил письмо от А. А. Бунделя, в котором он меня ставит в известность о том, что он захворал и что его полёт на Кавказ таким образом расстроился, и он все праздничные дни пробудет в Москве. Если Вы всё-таки надумаете воспользоваться его предложением помощи в деле перепечатки на машинке рукописи „Моих воспоминаний”, то, пожалуй, сейчас будет наиболее удобное время;
он будет дома, и в то же время он не настолько болен, чтобы с ним нельзя было вести соответствующих переговоров. А кстати, возьмете у него оттиск своей работы (здесь, видимо, опечатка — должно быть: «моей работы». — В. С.) , который, конечно, Вам сейчас будет очень полезен.
Я совсем плохо представляю себе, с какими денежными расходами будет связано Ваше участие в оформлении рукописи моей работы. Эту сторону вопроса необходимо будет выяснить до конца без недомолвок; я уже говорил Вам, что в некоторой части (50 руб.) я могу взять на себя, а сейчас брат говорит мне, что и он с охотой готов пойти навстречу этому делу. Пишите подробно всё, что Вам будет надобно, а я лично держусь того мнения, что было бы доброе желание, а там всегда можно устроиться».
Но с добрыми пожеланиями в тот момент не все складывалось лучшим образом. Машинистка, к которой Бундель направил меня и которой я передал рукопись с продиктованными воспоминаниями, не смогла (или не захотела) разбираться с моими каракулями. Я получил из Горького открытку, написанную рукой Т. Е. Калининой, с таким текстом, подписанным Сергеем Сергеевичем:
ГОРЬКИЙ
11 декабря 1958 года.
Дорогой Валерий Николаевич!
