Блок же, стоя над столом своего кабинета «в черной рубашке, ложащейся складками и не прячущей шеи», спокойно произносит: «Что ж, я рад».

Вечно готовый к гибели, он способен ее принять и в таком проявлении, в таком повороте судьбы. А если Люба обретет ценой этого свое счастье — что ж…

Но она в итоге ответит на самоотвержение — самоотвержением. Последует несколько кругов тяжелого выяснения отношений — вплоть до попытки Белого учинить с Блоком дуэль. Семейный союз, «мир на двоих» выстоит. И его силе вынужден будет уступить третий участник драмы, обреченный на горькое пожизненное сожаление о несбывшемся…

Между Любовью Дмитриевной и Белым отсутствовал (не успел начаться или не мог состояться?) духовно-эстетический диалог, отдельный от Блока. В этом, полагаю, и таится объяснение всего хода событий после весны 1906 года, объяснение того, что после смерти Блока Любовь Дмитриевна и Белый встретились только на похоронах, а потом совсем не общались.

Взаимная страсть — была, но этого оказалось мало. Любовь Дмитриевна в своих записках цитирует почти юмористическое стихотворение Лидии Лесной (молодой поэтессы и актрисы, вместе с которой Л. Д. играла в театре в 1914 году).  Стихи — о любви японки и японца, который однажды «целовал негритянку», что, однако, не было изменой: ведь «он по-японски с ней не говорил». Принимая эту поэтически-парадоксальную логику, Любовь Дмитриевна размышляет: «С Андреем Белым я могла бы говорить „по-японски”; уйти с ним было бы сказать, что я ошиблась, думая, что люблю Сашу, выбрать из двух равных».

Что значит «японский язык» в такой «серебряновечной» мифологии? Это искусство.

Алёхин Алексей Давидович родился в Москве в 1949 году. Поэт, эссеист, критик. Автор нескольких поэтических книг. Главный редактор поэтического журнала “Арион”. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.

Тексты публикуются в авторской редакции.

Стихотворений в прозе не бывает.

А жук, по аэродинамическим расчетам, не должен летать.

Но он летает.

2003 г.

Увертюра

Весна затянулась, то принималось дуть, то подмораживать, а потом как-то враз потеплело, и первый же дождь смыл остатки снега с земли и мусор из подворотен.

Так в разгар вечеринки скатывают ковер, освобождая пол для танцев.

Вот-вот грянет летняя музыка.

Ночной гость

Под утро в распахнутое окно вломился некто огромный. Он жужжал, прогревал моторы и бился головой о стекло, руша и без того хрупкую паутину сна, едва затянувшую комнату. Потом умолк.

Проснувшись в полдень, я обнаружил возле оставленной на подоконнике пишущей машинки труп могучего черного с позолотой шмеля. Точно той окраски, что и мой древний ундервуд.

Будто из того выпала и погибла по недосмотру живая деталька. Вроде вдохновения.

Происхождение видов

Нетрудно догадаться, что любимцами Господа были динозавры.

Довольно окинуть взглядом то немногое, что уцелело в музеях, чтоб оценить величие замысла.

Он ладил их молодым, чернобородым, в пронизанной солнцем мастерской среди чертежей и макетов. Мир тоже был молод и еще стоял в лесах.

Кинематика, гидродинамика, аэродинамика — все было проверено на них, когда Он населял ими сушу, воды и небо.

У них оказалось слабовато ночное зрение, и Он повесил для них луну.

Он выкрасил их всеми цветами спектра. А шершавую белизну яйца подсказал лист ватмана, разложенный на верстаке.

О, Сад юрского периода, в папоротниках и хвощах, откуда их радостный рев возносился к самым небесам!

В будущем Он собирался произвести от них Адама. С прозрачными перепонками между пальцев и переливающимся мягким гребнем на голове: эскиз сохранился.

Остальные Он сжег, когда они вымерзли в ту ядерную зиму. Горюя, что не уследил...

Только потом Он заново заселил мир. Не мудрствуя, существами попрочней и попроще.

А всякую мелочь вроде птиц и вовсе поручил ангелам. И те понаделали свистулек.

Солнечный день

Две пары кед, белые и черные, сушатся на жестяном подоконнике последнего этажа.

Будто владельцы их разулись там и нырнули, взявшись за руки, — в голубое небо.

Памяти Гоголя

Мельтешная, из телефонных звонков, завалившихся в ящик бумаг, удач, огорчений, подсчитывания денег, трескучая жизнь на время отхлынула, и в ней принялись проступать и различаться простые звуки. Так, бывает, поезд посреди ночи замрет на неведомой станции, и станет слышно, как барабанит дождик по железной вагонной крыше, по громкой связи запоздало объявят эхом “прибывает на второй”, и какая-то тетка на мокром перроне все кричит “кар-то-шеч-ка!”, обнимая завернутую в одеяло кастрюлю, а потом все сдвинется, и опять залязгает, застучит — и съедет назад и станционный тусклый фонарь, и вывеска “Буфет”, и баба с кастрюлей — и только одна сплошная непроглядность в окнах.

Лето

По вечерам на веранде читали при лампе, и со всего сада, а может, и из окрестных садов, слетались на нее до того причудливые переливчатые козявки, что приходилось снимать очки и разглядывать их, ползающих по столу в освещенном круге.

Так иной раз попадется в толстой книге мудреное слово, за разгадкой которого лезешь, кряхтя, в словарь.

Бабушкина чашка

В детстве предметы совпадают со своими родовыми понятиями.

У меня еще цела синяя вазочка с золотым ободком, когда-то стоявшая у бабушки на этажерке и обозначавшая “вазочку” вообще.

И такая же чашка.

Старик и небо

Старик был стар.

Поле, тогда еще не застроенное коттеджами, покато убегало от самого забора. И он с утра выносил туда стул и сидел на краю неба, как сидят у моря.

Слева среди облаков маячил подтаявший полиэтиленовый буек вчерашней луны. В одиннадцать поперек неба проезжал, тарахтя, маленький зеленый вертолетик, а в час, в обратном направлении, большой красный пожарный.

После обеда часто начинало задувать, и он удивлялся, как это в одном небе помещаются разом и эта синь, отороченная белым пухом, и мрачно-сизые тучи, тяжелыми волглыми тюфяками завалившие горизонт.

Временами откуда-то сверху на жухлую траву к его ногам опускалось, медленно вращаясь, маленькое кривое перышко, выпавшее из крыла ангела.

Чудо о купальщике

Море встало перед ним на дыбы, как лев перед христианским мучеником, но в последний миг, вместо того чтобы растерзать, упало, обдав сырым дыханием, на песок — и только лизнуло ноги...

Подлинная история Анны Карениной

...а в отдельно стоящей вилле с полукруглыми окнами в полосатых маркизах в это время в глубине просторной шестиугольной гостиной с картинами и горящими кенкетами в простенках лежала на оттоманке под капельницей богатая старуха, жестами свободной веснушчатой руки во многих кольцах подавая указания своим приживалкам, молча кивавшим ей и что-то поправлявшим, одновременно поглядывая через раскрытые двери на море с синим безоблачным небом, по которому катерок таскал на тросе цветастый парашют с прицепленным к нему человечком, и на окаймленную чугунной решеткой мраморную террасу, где на круглом столике в окружении плетеных кресел был уже сервирован чай с фруктами и печеньем.

Старуха не собиралась умирать.

Ее тело

...крупная, белокожая, с какими-то сонными глазами, просыпавшимися на лице лишь в мгновения любви.