Русский солдат с автоматом в руках, который смотрит теперь на город с гранитного холма, пришел сюда как освободитель.

О тех днях рассказал Курт Мортинсен, хозяин дома, давшего мне приют. Он худощав и бледен: тех, кто работает на местном железорудном комбинате, сразу можно отличить от загорелых, обветренных рыбаков.

Я слышал и раньше, как гитлеровцы хотели угнать жителей города к Нарвику, но киркенесцы укрылись в штольнях. Немцы пригрозили взорвать выходы и уже заложили мины, когда подоспели наши разведчики.

Так вот, Курт отсиживался в главной штольне, или, как ее называли, в тоннеле. Ему было пятнадцать.

В его воспоминаниях не драматическое, а озорно-мальчишеское восприятие происходившего:

— Стало ясно, что русские близко. Сначала важные немцы прибежали с женами из капитулировавшей Финляндии в Киркенес. Потом они стали исчезать и из Киркенеса. Приказ: нам следом за ними. Норвежцы, спасайте жизнь от нашествия русских варваров, бегите от насилия, безбожья и морального падения! Немцы попробовали сгонять людей и увозить на грузовиках. После этого почти все ушли в штольни. Взяли туда же коров и коз. Началась подземная жизнь. Мы, мальчишки, не считали ее ужасной, было даже интересно.

Перед отходом немцы стали жечь Киркенес.

Появляется альбом. Вот Киркенес в 1935 году: тихий городок, маленький, нарядный. 1945 год. Торчащие печные трубы, дым, развалины. Это Киркенес, но так выглядели и Жлобин, и Рогачев, и Белая Церковь, и Нарва. Почерк один: зона пустыни. В Киркенесе уцелело двадцать шесть домов.

Курт продолжает рассказ:

— В тоннеле мы отсиживались довольно долго. Там люди умирали и рождались. Внезапно появился русский офицер. Это был лейтенант. Он сказал что-то по-русски. Нашлись люди, которые знали его язык. Лейтенант сказал: «Ну, свобода! Теперь вы можете вывесить ваш флаг!» И тогда мы запели «Да, мы любим эти скалы», а потом «Интернационал». Это был хороший хор!

Если бы не русские, неизвестно, чем бы кончилось там, в тоннеле. Мины были заложены… И тот, кто побывал в штольнях, никогда не забудет принести букетик к памятнику на холме.

В Киркенес мы вернемся после того, как побываем в других северных городах страны. Прилетим сюда из Тромсё и опять пешком перейдем границу.

Вадсё — недалеко от Киркенеса, на другой стороне Варангер-фиорда, самого близкого к нашим берегам залива, где могли укрываться «волчьи стаи».

Маленькое фойе, арендованное у кинотеатра, заставлено случайной мебелью. Фильм мы будем показывать не на экране, а просто на белой стене. Киноаппарат поставлен на стол в коридорчике, и там же раздвинута ширма с куклами.

Гости — здесь, впрочем, мы гости, а зрители хозяева — рассаживаются кто куда. Это преимущественно рыбаки Вадсё, принарядившиеся для встречи.

После наших выступлений и просмотра фильма все вместе сели ужинать. На столе — бутерброды с помидорами, колбасой и сыром. Ароматный кофе дымился в чашках. Рыбак, который год назад ездил с делегацией в Ленинград, сказал:

— Мы были на Пискаревском кладбище. Там лежат более полумиллиона человек. Мы видели у себя в Вадсё много фильмов о войне, и есть среди них такие, которые оправдывают войны. Мы должны бороться за мир, чтобы человечество жило.

Потом все спели под аккордеон несколько норвежских и русских песен. Точнее, мы раскрывали рты и невнятно мычали, пытаясь влиться в хор норвежцев, а затем роли менялись и мычали уже норвежцы.

Среди присутствующих меня заинтересовал пожилой человек с орденом Красной Звезды на пиджаке. Я намеревался поговорить с ним, но он, взглянув на часы и не дождавшись конца ужина, молча поднялся и исчез за дверью.

— Кто это? — спросил я соседа.

— Это? Ханс Вара, рыбак. Он помог спастись двум советским летчикам. Вы найдете здесь много людей, которые помогали вашим.

С Киркенесом Вадсё роднит то, что и здесь все дома новехонькие, причем по той же причине: гитлеровцы уничтожили город.

На севере Норвегии часто и охотно вспоминают о давних связях наших народов. Как глубоко ни копни, убеждаешься: мы и норвежцы мало враждовали, зато много и успешно торговали.

В последней войне русские перешли норвежскую границу как союзники и освободители. Выполнив свою миссию, советские войска незамедлительно покинули Норвегию.

Но, может, в те памятные дни все же случилось нечто, омрачившее наши отношения?

В конце октября 1944 года норвежский король Хокон VII выступил по радио Лондона:

— Нет никаких доказательств, что Россия имела по отношению к Норвегии какие-либо агрессивные планы. Советское правительство и советский народ относятся к нам дружественно, их симпатии на нашей стороне. Сегодня мы с восхищением и восторгом следим за героической и победоносной борьбой Советского Союза против общего врага. Долг каждого норвежца — оказывать советским союзникам самую большую поддержку.

Так говорил норвежский король.

А всего пять лет спустя, вопреки историческим традициям, в нарушение возникнувших связей боевого братства, Норвегия вошла в агрессивный блок НАТО…

В Вадсё мои хозяева — супруги Сканке. Эдвард Сканке служит в налоговой конторе, Боргни — секретарь городского архитектора.

До постройки своего дома Боргни и Эдвард жили в бараке, сколоченном на пепелище. Я спросил, нет ли у них снимков этого барака, а также снимков Вадсё после ухода гитлеровцев.

— Вадсё после гитлеровцев? — удивилась Боргни. — Вадсё сорок четвертого года — это просто нет никакого Вадсё. Нечего было снимать.

Боргни хорошо говорит по-русски, и лишь редкие ее фразы звучат не совсем привычно для нашего уха.

На столе появляется груда фотографий. Снимок горящего Вадсё был сделан, должно быть, издалека, с самолета, низко летящего над Варангер-фиордом. Чудовищный столб черного дыма поднимался на сотни метров над светлой каймой бушующего пламени.

Были на столе и снимки старого Вадсё, и разные семейные фотографии, кроме снятых в день свадьбы: они, конечно же, красовались в рамке на стене.

Но кто этот немолодой норвежец? Мужественное, даже несколько суровое лицо, ордена Красного Знамени и Красной Звезды на пиджаке.

— Мой отец, — промолвила Боргни. — Он живет не здесь, а в нескольких милях от Вадсё.

До войны семья Боргни обитала в Хиберге — это совсем небольшой поселок на побережье. Ее отец — рабочий, коммунист. Когда в сороковом году Норвегию заняли гитлеровцы, девяносто жителей Хиберга решили покинуть страну. В поселке было несколько коммунистов. Остальные были просто норвежцами.

Ночью они сели в лодки. Удивительно, что немцы ничего не заметили: вечером выпал молодой снег, светила луна. Должно быть, гитлеровцам не приходило в голову, что можно уйти в бурное море на маленьких лодках.

Люди, бежавшие из поселка, продолжала Боргни, добрались до полуострова Рыбачьего. Они сказали советским пограничникам, что хотят бороться за освобождение своей страны. Когда гитлеровцы напали на Советский Союз, многие норвежцы попросили, чтобы их использовали в борьбе против общего врага.

— И тогда отец вернулся сюда. Он возвращался и уходил снова. Его сбрасывали с парашютом и высаживали с подводной лодки. Он две зимы жил в снежном домике, а весной скрывался в горах, в пещерах. Отец поддерживал связь с нашими партизанами и с вашими парашютистами, которых сбрасывали в тыл оккупантам. Он следил за передвижением немецких войск, кораблей, подводных лодок.

Боргни перебирает снимки. Голос ее бесстрастен.

— Мои тетя и дядя. Дядю расстреляли, он был вместе с Эгилем Бертеуссеном. Но вы, наверное, не слышали о Бертеуссене? Это коммунист, партизан. Немцы поймали его, заставили вырыть могилу. Стоя на ее краю, он перед расстрелом ободрял товарищей, а в последний момент крикнул: «Норвегия будет свободной!»

Еще фотография.

— Радист Володя. Он жил с отцом в снегах. Погиб.

Боргни добавляет тихо:

— Ваших много погибло. Но и мой отец потерял в войну пять братьев.

От Вадсё до Вардё вдоль побережья Варангер-фиорда менее ста километров.