Но когда-то еще доберемся до Валька?

Ночью шли морем в довольно густых льдах. К утру они поредели. Низко над караваном пролетела летающая лодка Алексеева. Анатолий Дмитриевич обрадовал нас: впереди чистая вода. «Сибиряков» мог повернуть обратно. Теперь нас доведет «восьмерка».

«Сибиряков» медленно прошел мимо каравана, и наши суда приветствовали его на прощание. Мне и в голову не могло прийти, что этот корабль я вижу последний раз.

Торговый человек Кондрашко Курочкин, появившийся на Енисее откуда-то с Северной Двины, обосновался в Туруханском зимовье.

Летом 1610 года, подобрав себе напарников, отправился Курочкин на легких кочах вниз по Енисею. В заливе еще толклись подтаявшие льдины. С недельку кочи ждали, пока ветер и солнце сделают свое дело.

Выйдя из залива в Карское море, кочи «поворотили вправо и шли подле берег губою два дня, да въехали в реку Пясину».

Когда состоялась эта первая разведка пясинского устья, Минин и Пожарский еще не начинали поход за освобождение Москвы, к совершенно пустынным берегам Миссисипи успел проникнуть лишь один европеец, Нью-Йорка не существовало еще и в помине — вот когда это было!

От того же Курочкина в 1616 году пришло в Тобольск, стольный град Сибири, донесение о том, что «проезд с моря к енисейскому устью есть… и что большим кораблям из моря в Енисей пройти мочно».

Тобольск переслал известие в Москву, где дела решали не навигаторы, а политики. Там прикинули: морским ходом могут воспользоваться чужеземцы. Для плавания же в Мангазею есть внутренние водные пути. И последовал указ: запретить морской ход из Архангельска в Мангазею. Ослушникам грозили «быть казненными злыми смертьми и домы разорити до основания».

Позднее путь на Енисей постепенно «распечатали».

А вход в Пясину разведали вторично лишь 312 лет спустя после Курочкина Урванцев и его спутники. Затем здесь провел небольшое судно капитан Мецайк. В общем, до нашего похода — лишь одиночные плавания.

Виден деревянный столб, заменяющий маяк на мысе Входном.

Теплоход долгим гудком прощается с Карским морем.

В устье Пясины — мелководный бар. Узкий проход между его рифов и отмелей заранее обозначил буйками пробравшийся сюда с Диксона гидрографический бот «Циркуль».

Но что делать дальше, если все нужное для обстановки речного фарватера осталось на злополучной барже, проломленной льдиной? Пойдем ощупью…

Караван медленно втягивается в Пясину. Начинается самый трудный отрезок нашего таймырского маршрута.

Вот где не на чем зацепиться глазу! Берега плоские и серые, как сырые блины. Подальше от воды блеклые желто-бурые краски осенней тундры. А вода зеленая, с голубизной, прозрачная, ледяная.

От становища на Самоедском мысу к нам наперерез несутся легкие челноки-ветки: нганасаны! Они никогда пе видели и не могли видеть таких громадин, как наш теплоход. Снуют вокруг на своих вертких скорлупках. Приглашают:

— Оставайтесь гостевать! Олешки, однако, есть, рыба есть, икра есть.

Икра — в больших мешках. В обыкновенных заскорузлых мешках. Шесть рублей мешок.

Остановиться нам нельзя. Замедляем ход, спускаем шторм-трап. Гости получают муку, сушки, сахар. Просят водки, но на караване спирт есть только у судового врача. Старый рыбак идет на мостик и прямиком к Мецайку:

— Ты главный начальник? Продай шайтан-ветку.

Чего он хочет? Но Мецайк понимает сразу.

— Не могу. А вдруг в море тонуть будем? Без нее пропадем. Не дело говоришь.

— Продай! — твердит старик. — Деньги дадим, песцовые шкуры дадим. Много. Продай!

Мецайк не особенно убедительно говорит, что скоро на Пясину, возможно, привезут для рыбаков моторные лодки. Он не хочет обидеть старика, не хочет и обмануть его: ведь для «шайтан-ветки» нужно горючее, нужен опытный моторист. Да и как нганасаны будут кочевать с ней по тундре?

Среди малых народов Севера нганасаны один из самых малых. Их на земном, шаре около тысячи человек. Это древнейшие обитатели Таймыра. У них свой язык, свои обычаи.

Нганасаны сохранили верования, свойственные первобытным религиям. По их представлениям все растения, животные, даже камни имеют душу.

Кочевники летом уходят поближе к океану, где меньше гнуса, донимающего северных оленей. Мы встретили нганасан только в самых низовьях Пясины.

На закате — еще одно становище. Шесть чумов, над ними вьется дымок. Мужчин не видно: должно быть, на охоте. Вон шкуры диких оленей и багровые в закатных лучах освежеванные туши. Чайки рвут выброшенные тут же внутренности. Так было и век, и два века назад.

Появление каравана вызывает переполох, женщины и ребята мечутся по берегу. Но в лодчонки никто не садится: не бабье это дело, бабе брать весло — грех.

Весь следующий день мы идем по широкой и совершенно пустынной реке. Никаких следов человека. Ни одного дымка на горизонте. А ведь Пясина не шальная малая речонка, длина ее — около тысячи километров, шириной поспорит с Окой.

По берегам стада диких оленей. И какие! Я поднимался с биноклем на мачту, откуда плоская тундра видна чуть не до горизонта. Тысячи, как не десятки тысяч животных!

Одно стадо подходит к берегу и начинает переправу. Почему именно здесь, сейчас, когда по реке движется никогда не виданная животными громадина теплохода?

Оказывается, пути переправ оленьих стад неизменны с древних времен.

Лес рогов колышется над водой. Часть стада, поборов инстинкт, поворачивает назад, к берегу. Но крупный самец упрямо плывет наперерез.

— Глядите, глядите!

Стайка удивительных птиц. С чем их сравнить? Похожи, пожалуй, на гусей, только броско, ярко окрашенных. Оранжевая грудка, а на темном оперении снежно-белые полосы.

Никто на теплоходе не мог сказать, что это за порода.

Лишь чуть не полвека спустя, перелистывая Красную книгу Российской Федерации, я узнал пясинских диковинных птиц. Краснозобые казарки! Именно Пясина названа в числе мест их размножения и линьки. На зимовку птицы улетают отсюда в Южный Прикаспий и жаркий Ирак.

Красная книга обнадеживала: некоторые излюбленные места казарок объявлены заповедными, на путях их перелетов созданы заказники.

А гуси, обыкновенные гуси! Сколько же их у пясинских берегов. Молодняк еще не летает. Вспугнутые теплоходом, птицы бегут по отмелому берегу до ближайшего овражка, прямой дороги в тундру.

Нам не до охоты. С тревожащей быстротой падает уровень воды. Вынужденная задержка на Диксоне может оказаться для нас поистине роковой. Матросы-наметчики длинными шестами непрерывно измеряют глубину. Пришлось сократить часы их вахты: отказываются служить руки, один матрос в изнеможении рухнул на палубу, сильно разбив плечо.

Мелко, мелко… Разведочный катер мотается из стороны в сторону, нащупывая подходящий фарватер. И все же попадаем в ловушку, забиваемся в протоку, выход из которой преграждает подводная коса.

Пятимся назад, баржа садится на мель, пароход «Лесник» застревает поперек протоки. Красный глаз его бортового огня кажется сигналом беды. Всю ночь слышатся слова команды, бурлит вода под винтами, скрипят тросы.

Это только начало. Наше дальнейшее продвижение становится мучительно медленным и изнуряюще трудным. То одно, то другое судно садится на мель. Теплоход, главный силач, мечется, вызволяя из беды других. Через особенно мелководные перекаты он по очереди перетаскивает едва не по дну баржу за баржей. За день удается пройти несколько километров.

У зимовки Кресты — первая выгрузка для местных факторий. Вокруг строений валяются в тундре бивни мамонтов. Никому они здесь не нужны, никого не интересуют.

Пока шла выгрузка, разведочный катер послали вперед. Он высадил меня и геолога таймырской поисковой партии у становища кочевников долган. Нганасаны на Самоедском мысу жили в чумах, а у долган, кроме чумов, три балка с застекленными окнами и печными трубами.

Почти все обитатели селения, кроме древних старух, понимали русскую речь. В одном из балков меня удивила икона. Медные ризы были начищены до блеска.