Поблизости была когда-то бурятская деревня, давно покинутая жителями. Они переселились в соседний Новоселенгинск. Там теперь музей декабристов.

Торсон, уже на каторге, таясь от надзирателей, набрасывал записки о флоте. Здесь, в бурятской деревушке, соорудил молотильную машину особого устройства, предвосхитив идею комбайна.

Николай Бестужев, талантливый художник, оставил потомству галерею портретов декабристов и их жен, зарисовки сибиряков, наброски городов, бурятских деревень. Он же изготовил простейший прибор для измерения землетрясений, столь частых в Забайкалье, изобрел простые в обращении, надежные морские хронометры.

Сколько бы пользы принесли братья Бестужевы и Константин Торсон флоту, если бы злая царская воля не сломала их судьбы! Но они и их товарищи по ссылке сделали не меньше, а больше: всколыхнули Сибирь, служа ей словом и примером.

Экспедиция Миддендорфа продолжала с возможной поспешностью продвигаться дальше по Енисею.

В феврале 1843 года путники увидели на высоком обрыве деревянную колоколенку. То был утонувший в снегах заштатный городок Туруханск, откуда еще землепроходцы топтали тропы в «землицы незнаемые».

Миддендорф уже не застал в живых Аврамова: тот трагически погиб при загадочных обстоятельствах. Но с Лисовским он встретился. Появилась запись: «У местного высокообразованного купца Лисовского в Туруханске есть прекрасно оборудованная метеорологическая лаборатория». Надо полагать, что встреча с «купцом» была для Миддендорфа полезной во всех отношениях.

Два года спустя Лисовский разделил участь Аврамова: при поездке к устью Енисея он якобы внезапно «скончался от горячки»…

По следам землепроходцев, где на собаках, где на оленьих упряжках, добралась, наконец, экспедиция до Дудинки, последнего селения на Енисее. И тут слег Фурман: корь! Болезнь непрошеной гостьей явилась на Таймыр в становища кочевников.

Корь прилипчива, заболел один, переболеют все. А задерживаться в Дудинке нельзя ни дня: весна торопит. Выручай, докторский колпак!

Ящики на санях, обшитые оленьими шкурами, превратились в походную больницу. Бывали дни, когда на ногах оставались только Миддендорф да Брандт, и все же оленный караван упрямо продвигался к Пясинскому озеру.

В тундре ему повстречался Тит Лаптуков, ссохшийся, но еще крепкий старичок, похожий на сказочного гнома. Он прожил всю жизнь на Таймыре, знал языки кочевников — о таком проводнике можно было только мечтать.

Лаптуков повел караван от одного стойбища кочевников к другому. Никто не встречал гостей у входов в чумы, занесенные сугробами. Глаза, привыкшие к белизне тундры, сначала различали внутри только угли костра. В полутьме слышались стоны. Кочевники тяжело переносили корь, для некоторых она оказывалась смертельной.

Была середина апреля, когда экспедиция, пробиравшаяся сначала вдоль северного побережья Пясинского озера, а потом по водоразделу Пясины и Хеты, вышла к четырем курным избам становища Коренного-Филипповского. Миддендорф попытался нанять оленей, чтобы двигаться дальше на север.

— Подожди, — отвечали ему. — Скоро начнем кочевать, пойдешь с нами.

Становище находилось почти на 71-й параллели, у границы тундры и лесотундры.

Ну что же, тут время не пропадет зря! Ведь одна из задач экспедиции — по возможности объяснить, как растения и животные приспосабливаются к арктическому климату, определить, где проходит северная граница лесов.

И оказалось, что отчетливо выраженной общей границы не существует: на водоразделах лесная растительность резко отодвигается к югу, а по долинам рек далеко уходит в глубь тундры.

В ожидании начала перекочевки взялись и за походный бур, уже опробованный в Туруханске. Он с трудом проникал в твердую, как камень, землю. Пробурили три сажени, потом пять сажен — по-прежнему неподатливая мерзлота. Но главные исследования этого загадочного явления природы предстояли впереди.

В погожие дни Миддендорф разъезжал по тундре. Однажды оленья упряжка вынесла его к берегу Хатангского залива. Он узнал эти места, описанные участниками Великой Северной экспедиции.

А что чернеет у берега? Старая лодка. Очень старая, теперь таких не делают. Сохранилась не только обшивка, но даже смола и гвозди.

Долго простоял над ней путешественник.

Похоже, то была лодка Харитона Лаптева, пролежавшая здесь сто два года.

Еще во время подготовки к поездке на Таймыр Академия наук попросила Адмиралтейство предоставить для ознакомления документы и карты, относящиеся к Великой Северной экспедиции. Краткие, сжатые донесения ее участников Миддендорф прочел с величайшим вниманием, сделал много выписок, скопировал карты.

Да, в XVIII веке Россия исследовала Север с достойным размахом и смелостью. Почти шестьсот моряков, врачей, ученых, геодезистов, рудознатцев проникли к ее полярным окраинам. У побережья Северного Ледовитого океана, от Печоры до Колымы, они боролись со льдами, мерзли в дымных зимовьях, хоронили товарищей, погибших от цинги и лишений. И выполнили свой долг, обследовав и положив на карту самые недоступные места материка.

Может, на этой лодке, брошенной на берегу залива, не раз ходили Харитон Лаптев и Семен Челюскин.

Могучая Лена летом 1739 года вынесла их корабль в океан. От ленского устья они повернули на запад. С великими трудностями смог пробиться бот «Якутск» до мыса, где Лаптев записал в дневнике: «У сего мыса стоя, видели морских зверей, великих собою, подобных рыбе — шерсть маленькая, белая, яко снег, рыло черное. По-здешнему называют белуга». Лаптев описался: «не «белуга», а «белуха».

К зиме «Якутск» вернулся вот сюда, в этот Хатангский залив. Зимовка была тяжелой. Лаптев часто слышал от матросов «неистовые и нерегулярные слова».

На следующую осень «Якутск» раздавили льды. Вода заливала палубу, когда Лаптев и Челюскин сошли на лед последними. Это было за 75° северной широты. Надвигалась полярная зима, а над моряками вместо крыши было холодное небо, постелью служил влажный мох, пищей — кислые ягоды тундры да ржаные сухари.

И все же они через тундру пошли не к жилью, не к селениям, а к побережью, куда льды не пропустили корабль.

Лишь отчаявшись пробиться, вернулись в Туруханск. А декабрьской темной порой, в пятидесятиградусные морозы, когда человек слышит шорох своего дыхания, железо становится хрупким и птица мерзнет на лету, Челюскин с тремя солдатами, оставив занемогшего Лаптева в Туруханске, снова отправился к северному краю материка.

Он пересек весь Таймыр и через пять месяцев достиг мыса, за который не пробился «Якутск». Пошел дальше вдоль побережья, пересек 77-ю параллель. На всем материке не было тогда человека, который проник бы севернее его. И в мае 1742 года Семен Челюскин достиг крайней северной точки Азии!

В путевом журнале появилась запись: «Погода пасмурная, снег и туман; пополудни в 5-м часу поехали в путь свой около морского берега… Приехал к мысу… Здесь поставлен маяк — одно бревно, которое вез с собой. Сей мыс каменный приярый, высоты средней; около оного льды гладкие и торосов нет. Здесь именован мною оный мыс: восточно-северный мыс».

Можно ли скромнее сказать о подвиге, равных которому наберется не так уж много в истории полярных странствий? Не написать ни одного торжественного слова, не похвалиться перед потомством…

Лаптев и Челюскин положили на карту тонкую полоску берегов Таймыра. Они начали, другие продолжат. Но много ли сделают одиночки в просторе, перед необъятностью которого невольно испытываешь робость?

Продолжая их дела, нужно будет прежде всего пройти к Таймырскому озеру. Кочевники-ненцы не любят те места, говорят, что камни там острее ножа, подошвы из лучшей кожи рвутся за один день, а оленям негде добывать корм. Но обследовать озеро надо во что бы то ни стало.

Миддендорф вернулся на становище.

Кочевники ладили нарты, чинили упряжь; женщины костяными иглами шили из оленьей замши летнюю одежду: скоро в путь!