Пришел «Садко» — ледокольный пароход, прославившийся походами в неизведанные высокие широты. Годом ранее он побил рекорд проникновения па Север свободно плавающего, то есть не дрейфующего вместе со льдами, судна, который держался с 1908 года и принадлежал кораблю Роберта Пири. Теперь «Садко» снова направлялся в область «белых пятен».

На «Садко» познакомился с Арефом Ивановичем Минеевым. После Ушакова он пять лет был начальником острова Врангеля. Из пяти лет два года — сверхсрочные: к острову не могли пробиться корабли со сменой зимовщиков. А значит, и с продуктами с запасом топлива. Два сверхсрочных оказались для островитян тяжелейшими. Минеев зимовал вместе с женой, и по возвращении на Большую землю их наградили орденами.

Тут бы и отдохнуть хорошенько, обосноваться на дачке. Так нет! Ареф Иванович вез на корабле разборный дом, чтобы поставить его на Земле Санникова, если экспедиции «Садко» посчастливится открыть ее. Если нет — высадится на необитаемых островах Де-Лонга.

С Минеевым, невысоким, слегка прихрамывающим, усталым человеком в потертом кожаном пальто и видавшей виды кепке, мы вместе тащились через тундру от Старого Диксона к Новому, где построен радиоцентр и первый в Арктике радиомаяк. Это всего шесть километров. Но обитатели Нового Диксона встречают первый солнечный луч после полярной ночи на сутки позднее и провожают последний перед ее наступлением на сутки раньше.

Ареф Иванович рассказывал об эскимосах острова Врангеля, об их поразительном умении приспосабливаться к жизни в самых суровых арктических условиях.

— Фритьоф Нансен учился у эскимосов, Ушаков учился у эскимосов, — говорил Ареф Иванович. — И Нансен совершил знаменитый поход к полюсу вдвоем с Иогансеном, Ушаков вдоль и поперек исходил Северную Землю вместе с Урванцевым.

Следом за «Садко» на рейд Диксона пришел знаменитый «Сибиряков».

Появился старый ледокольный корабль «Малыгин». Он отличался от других судов сильным наклоном трубы, будто отогнутой назад.

Затем пожаловал ледорез «Федор Литке». С корабля спустили шлюпку, и я увидел знакомую седую бороду Отто Юльевича Шмидта.

Светлой ночью он собрал полярников в кают-компании и предупредил, что нынешний год не обещает им легкой жизни. Воздушные разведчики сообщают о многолетних льдах, забивших проливы на Северном морском пути. К Диксону срочно стягиваются ледоколы.

А под конец Отто Юльевич сказал о жизни на Севере:

— Старое представление о зимовщике как о человеке, обросшем бородой и по возвращении из Арктики на Большую землю ошалело глядящем на непривычные улицы оживленных городов, должно уйти в прошлое. Я думаю, что уже недалеко время, когда полярники будут брать отпуск в любой месяц. Вы недоверчиво улыбаетесь? Да, сейчас вы попадаете на Большую землю лишь после трех-четырех зимовок. Но я уверен, что вскоре любой житель Таймыра сможет во время отпуска слетать в Крым, пожариться там на пляже и воздушным путем вернуться обратно. И не надо уговаривать людей оставаться на зимовке лишний год: не всякий человек может быть полярником, надо же кому-нибудь и на юге жить.

Дни летели, а бухта Диксон не выпускала нас. Константин Александрович Мецайк ходил мрачный, раздраженный. С каждым часом на Пясине падала вода, обнажались мели. А путь к устью реки был по-прежнему закрыт.

— Льду хоть на двадцать корреспондентов, — обычно отвечал он на мой вопрос о ледовой обстановке.

Константин Александрович показал мне, как попасть к могиле Тессема. Над грудой камней поднимался высокий крест из серого плавника. Вокруг цвели желтые полярные маки. К кресту была прибита деревянная дощечка с вырезанной ножом надписью по-норвежски: «Тессем, 1920, «Мод», Норвегия».

Моряки с кораблей, далеко разбросанных по рейду, Диксон навещали редко. Наш же караван держался возле берега. При каждом удобном случае я выбирался к зимовщикам, присматривался к здешнему быту.

Утром сирена созывала всех в кают-компанию главного общежития на завтрак. Никто не раскрывал бумажник, чтобы расплатиться. На Диксоне я не видел ни одного ларька. Правильнее сказать, что здесь вообще не было в обороте денег. Полярники жили на всем готовом, и личные деньги, в сущности, нужны были им лишь при выезде «на материк». Охотники получали все необходимое под пушнину: нечто вроде товарообмена или безналичного расчета. Так издавна было принято на факториях.

В карты если и играли, то тайком. А вот стук костяшек домино по вечерам слышался тут и там. Уверяли, будто сам Отто Юльевич был иногда не прочь забить «козла».

Большинство зимовщиков опередили грядущую моду: длинные волосы, бородки, бороды, даже бородищи. И уже висел при входе в кают-компанию дальновидный приказ Шмидта, запрещающий возле острова охоту на белых медведей. А под окнами общежития вдели заботливо высаженные первые анютины глазки…

Настала уже середина августа. В море восточнее Диксона по-прежнему плотно теснились льды. Выделенный нам для морской проводки ледокол № 8 ушел на разведку, но не мог форсировать преграду, лег в дрейф и вернулся на остров лишь на третьи сутки. Караван морских судов, которому предстояло пробиться к устьям Лены и Колымы, был затерт льдами вместе со своим лидером, ледоколом «Ермак».

На Диксон прибывали подкрепления. Пришел двухтрубный ледокол «Ленин». Но мы, понятно, не могли рассчитывать на его помощь: он должен был вести за собой морские корабли.

Конечно, задержка караванов — дело серьезное. Но было еще что-то, тревожившее начальство, занятое морской проводкой. Знаете, когда вдруг умолкают на полуслове, многозначительно переглядываются? А ты чувствуешь себя посторонним, которому нечего совать нос в дела, тебя не касающиеся.

Признанным старейшиной скопившейся на Диксоне пишущей братии был Макс Зингер. Писатель, автор нескольких книг, корреспондент «Правды». А полярный стаж? Свыше четверти века!

С уже изрядно поседевшей головой, в ладно сидящем кителе, он напоминал профессионального бывалого моряка. Знал все корабли и поименно — всех известных судоводителей, их привычки, причуды, суеверия.

Как-то рассказал о капитане не просто известном, но знаменитом. Того спросили: правда, мол, что моряки — народ суеверный? Что в понедельник не начинают ответственный рейс? Капитан возмутился: «Какая чушь! Понедельник! Бабьи сплетни! Кто это вам наговорил?» Потом помолчал и добавил: «Вот в среду начинать серьезное дело действительно не стоит…»

Я рассказал Максу Эммануиловичу о странной привычке одного енисейского капитана, который любил класть за щеку противную никотиновую горечь, извлеченную из мундштука трубки.

— A-а! Альфред Каулин! — оживился Зингер. — Он что же, по-прежнему в гидрографии?

Однажды мы вместе шагали по каменистой тундре, срезая путь к бухте Летчиков, и я спросил Зингера, в каких экспедициях и походах он побывал. И вот какая хроника получилась.

В 1929-м на «Красине» с караваном из Ленинграда вокруг Норвегии к устью Енисея. Оттуда в Игарку, видел, как там ставили первые дома. Годом позже ходил на «Малыгине», который вел полсотни судов к устьям Оби и Енисея. Экспедиции назывались Первая Большая Карская и Вторая Большая Карская. Обеими командовал гидрограф Николай Иванович Евгенов.

— Крупная личность, — заметил Зингер. — Всю жизнь— в Арктике. Очень знающий гидрограф. Его роль в экспедиции Северного Ледовитого океана едва ли намного меньше, чем Бориса Вилькицкого. Вы все здесь, конечно, патриоты Енисея. А кто уже в начале двадцатых годов обследовал дельту Лены, вход в эту великую реку? Кто, так сказать, приоткрыл морские ворота Якутии? Евгенов.

Почти все лето 1931 года Зингер сопровождал в полетах по Северу начальника Комсеверопути Бориса Васильевича Лаврова. На следующий год ходил из Владивостока к устью Колымы на ледорезе «Литке». Экспедиция зимовала в Певеке. А Зингер 112 дней добирался оттуда па собаках до Якутска.

Затем караван Первой Ленской, которую «Красин» вел из Архангельска в бухту Тикси. Оттуда Зингер вылетел с Леваневским вдоль Лены. В 1934 году провел сезон на рыболовном траулере в Баренцевом море, в 1935-м на речном пароходе спустился по Лене в море, добрался до устья Колымы.