Дело было за доставкой: до ближайшей железнодорожной станции — полторы тысячи километров, до Енисея — всего сотня, но по непроходимой тундре. И никаких дорог. Кроме одной: от Красноярска вниз по Енисею, потом через Карское море вдоль Таймыра к устью реки Пясины, вверх по ее неисследованному мелководью до озера под Норильском. Счет на тысячи километров, степень риска— как говорится, не для страховых компаний…

После нескольких разведочных рейсов, начатых еще Урванцевым, караван речных судов вышел в Карское море, чтобы проникнуть по Пясине в глубь Таймыра.

Подобный поход был повторен лишь тридцать лет спустя. Специальный корреспондент, сопровождающий на этот раз караван, перед отправлением в путь попросил в библиотеке все книги о Пясине. Ему не смогли предложить решительно ничего. Тогда корреспондент обратился к специалистам.

— Материалы о Пясине? Таковых нет, — сказали специалисты.

Нашлась лишь краткая устаревшая справка, всего четыре странички на пишущей машинке.

Корреспондент писал о том, как удивительно было в наш век «прикоснуться к истории реки, которая еще нигде по-настоящему не описана и о которой узнаешь лишь из скупых устных рассказов».

Караван, повторивший поход на Пясину, состоял из новейших, прекрасно оборудованных судов. На них были эхолоты, радиолокаторы, радиостанции. В каждой спасательной шлюпке находилось около сорока предметов — от спичек в водонепроницаемой упаковке до парусов яркого оранжевого цвета, хорошо заметных с воздуха. Было сделано все, чтобы жизнь людей в этом походе не подвергалась опасности.

И все же на долю его участников выпало немало Испытаний. Караван трепали штормы. Трое суток судам пришлось простоять в укрытии. Они много раз застревали на мелях и перекатах, прежде чем достигли, наконец, достаточно далекой от Норильска пясинской пристани, где сгрузили буровые станки, трубы и прочее оборудование для разведчиков недр Таймыра.

Корреспондент, находившийся на борту флагманского теплохода «Родина», сравнивал новый поход на Пясину с тем, старым, только по коротким радиограммам, напечатанным в газете «Красноярский рабочий» в 1936 году: «Читая сообщения более чем тридцатилетней давности, которые передавал в газету ее корреспондент Георгий Кублицкий, сопровождавший Пясинский караван, видишь, в какую сложную обстановку попали тогда енисейские речники».

Эпизод освоения глухого угла Таймыра, о котором вспоминали участники нового похода на Пясину, по ряду причин нигде и никогда не был рассказан подробно.

Я постараюсь снова увидеть енисейские и пясинские плёсы, жизнь на Таймыре в 1936 году глазами начинающего журналиста.

Все решилось внезапно.

Предполагалось, что корреспондент «Красноярского рабочего» будет одновременно выпускать многотиражку для всего Пясинского каравана.

Я напрашивался в поход с самого начала, однако моя кандидатура вызывала сомнения. Считали, что я еще недостаточно опытен для того, чтобы редактировать газету, пусть маленькую. Но более солидные люди колебались: полгода болтаться на судне, а то еще и зазимуешь на этой самой Пясине.

В редакторский кабинет вызвали меня.

— Ты, конечно, обижен, — сказал редактор. — Давай считать, что я полчаса уговаривал тебя и ломал перед тобой шапку. Теперь решай: будем отдавать приказ? И сразу на склад, получай форму!

Подразумевалась форма полярника: китель, фуражка с «крабом», на золотом шитье которого выделялась голубая эмаль вымпела Главсевморпути.

Дня через три я поднялся по трапу теплохода, тезки нашей газеты: «Красноярский рабочий». Какой красавец! Самое мощное на Енисее судно — тысяча четыреста лошадиных сил. Раньше я бывал на нем только как гость. Теперь на несколько месяцев этот прекрасный теплоход, лидер пясинских операций, станет моим домом.

Капитан Михаил Елиферьевич Лиханский встретил меня сдержанно. На нем была старая выцветшая фуражка, и золотое шитье на моей как-то сразу потускнело.

— С нами, значит? — сказал капитан. — Газету издавать будете? Что ж, дело хорошее.

Он сказал это не очень искренне. Наверное, прикидывал, где разместить меня и печатника Костю Лаврентьева, который застенчиво покашливал за моей спиной.

Через полчаса места определились. У меня — верхняя койка в каюте помощника капитана по политической части, у Кости — верхняя койка в каюте кочегаров. Для печатной машины — уголок в носовом трюме. Его огородят дощатой переборкой, проведут туда свет.

Пока света не было, мы с Костей переговаривались в полутьме, прислушиваясь к журчанию воды за бортом. Вода журчала выше наших голов. Типография будет в подводной части.

Изрядно продрогнув, выбрались на палубу.

— Ну вот и устроились, — приветливо сказал капитан. — Да, забыл предупредить. Работать вам придется ночами. Вы люди сознательные. Из-за двух человек гонять днем динамо нет расчета.

Конечно, статью о нашем походе для первого номера газеты можно было написать в редакции или дома. Но не лучше ли сразу привыкать к будущей рабочей обстановке? И я притулился в каюте у крохотного столика, с которого свисали локти.

По палубе топали матросы, переносившие какую-то снасть. Вахтенный, повиснув над водой в «люльке», подкрашивал ободранный при неудачной швартовке борт и напевал тенором, подражая Лемешеву: «Скажите, девушки, подружке вашей. Что я ночей не сплю…»

Писалось легко. «Нашему каравану выпала великая честь… Норильск ждет нас. Наш долг — досрочно и полностью…»

Перечитал. Слово «суровый» — шесть раз. Многовато даже для Таймыра. И вообще все как-то казенно. Не вяжется с живой пароходной перекличкой на рейде.

Дома переписал статью. Получилось проще, деловитее. «Суровое» — только для Карского моря, остальные — долой.

Передовая появилась в первом номере нашей газеты, у которой, возможно, было самое длинное в стране название; «Красноярский рабочий» и «Большевик Арктики на Пясине». Выездная редакция».

«Большевик Арктики» издавался в Красноярске специально для работников Севера. Здесь было сосредоточено управление полярным флотом и авиацией. Главсевморпути принадлежали также гидропорт на острове Молокова, разные экспедиционные базы.

Сколько нитей тянулось из Красноярска в арктические широты!

Пясинская операция началась с того, что теплоход взял несколько груженых барж, провел их километров двести и передал маломощным буксировщикам. Потом вернулся за второй партией. Этих рейсов можно было бы не делать, если бы на Енисее хватало флота. Но его было мало, даже очень мало, а сильных теплоходов — три на всю огромную реку.

Итак, мы возвращались в Красноярск, когда на мостике появился судовой радист.

— Михаил Елиферьевич, к нам Малый театр…

Капитан испытующе посмотрел на радиста, как бы собираясь произнести: «А ну, дыхни». Но все знали, что радист в рот не брал спиртного.

Капитан прочел радиограмму и протянул мне. Управление пароходства предписывало подготовить каюты для артистов Государственного академического Малого театра Союза ССР, выезжающих на гастроли в Арктику и пожелавших непременно дать спектакль для речников Пясинского каравана.

Вот это да! Набирает Арктика силу. Большой театр посылал уже бригаду артистов, теперь Малый!

Сегодня мы скорее всего сказали бы «северное притяжение». Это изрядно затертое от неумеренного, а то и неуместного употребления слово тогда, по-моему, еще не вошло в обиход. Но дело не в слове. Уж если самые прославленные в стране театры «снимаются с якоря», чтобы себя показать северянам и северян посмотреть, своими глазами…

А вот капитан отнесся к радиограмме несколько странно:

— Сколько? — плачущим голосом спросил он. — Запроси тотчас!

— Что — сколько? — оторопел радист.

— Сколько артистов. Малый театр! Да там на сцену выходит до ста человек! Что же, мы их на палубе поместим или где?

Через полчаса радист отрапортовал:

— Двадцать два человека во главе с народной артисткой Пашенной и заслуженным артистом Костромским.

— Народная! — простонал капитан. — Отдельная каюта. И заслуженному — тоже. А где же они играть будут? На капитанском мостике?