«Коррект», приняв груз, должен был вместе с Лидом возвращаться в Норвегию. Нансен же намеревался поехать в глубь Сибири. Он пересел на русское экспедиционное судно «Омуль», чтобы плыть вверх по реке до Енисейска и оттуда по тракту добраться в Красноярск. Вместе с ним отправились Лорис-Меликов и Востротин.

Гигантская река несла навстречу, в океан, чудовищную массу воды. За селением Дудинкой тундра сменилась жиденькими ивовыми зарослями; потом лес стал мужать и густеть, превращаясь в знаменитую сибирскую тайгу.

Белые лебеди, вытянув длинные шеи, неслись к югу над вершинами деревьев, над свинцовой рекой. Приподнятые миражем плоские берега как бы парили в воздухе. Бревенчатые избы крохотных деревушек темнели возле воды. У деревушек были странные названия: Игарка, Курейка, Хантайка.

В деревушках жили политические ссыльные. Центром края ссылки, где полицейский пристав считался высшей властью, был городишко Туруханск. Вокруг каменной церкви с воронами на крестах и деревянного монастырского дома, занятого почтой и полицией, разбросались избенки, лачуги, хибарки.

В краю, думалось Нансену, где сама природа зовет к свободе, где все так величественно, просто, где горы, леса, реки как бы очерчены крупными, сильными штрихами, — в этом краю царствуют темнота и произвол. Так в Сибири, так в Гренландии. Человек всюду угнетает человека.

Множеством церковных куполов обозначился Енисейск, первый большой город на реке. Нансен выступил в енисейской гимназии и в местном клубе, говорил о возможности плавания через льды к устью Енисея.

Возле музея, где Нансен долго рассматривал одежду, орудия и утварь енисейских кочевников, к нему подошел господин в черной крылатке, отрекомендовался иностранцем, давно ведущим торговые дела «в этой ужасной варварской стране», где кругом одни каторжники.

Нансен описал эту встречу. Нет, он не мог согласиться со своим собеседником. В большинстве ссыльные были политическими преступниками, иначе говоря, «людьми, пострадавшими за свои убеждения, и часто лучшими элементами русского народа». Отметив, что местное население весьма даровито, он закончил запись такими словами о Сибири: «Настанет время — она проснется, проявятся скрытые силы, и мы услышим новое слово и от Сибири; у нее есть свое будущее, в этом не может быть никакого сомнения».

От Енисейска Нансен ехал по почтовому тракту. Тарантас трясся круглые сутки, задерживаясь на почтовых станциях лишь для смены лошадей. Нансен находил у сибиряков сходство со своими земляками: те же мужественные лица, русые волосы и бороды, спокойная неторопливость.

Красноярск встретил норвежца поздним вечером. Чадные факелы колыхались над толпой. Раздавались выкрики:

— С приездом! Добро пожаловать! Ура!

Нансена приятно удивили светлячки электрических огней, мерцающих в котловине, где расположился город. Хотя дождь не прекращался, представители городских властей, поднеся хлеб-соль, начали приветственные речи. Затем гостей пересадили из тарантасов в экипажи.

Нансен согласился выступить с докладами о путешествии. Для иллюстрации ему нужны были диапозитивы. Их взялся сделать молодой сотрудник музея и, как пишет Нансен, «отлично справился с задачей».

И вот шестьдесят пять лет спустя передо мной тот самый сотрудник музея. Слышал, что он живет в Абакане. Справился об адресе, мало веря в успех. И, пожалуйста, справка: улица Щетинкина, 23.

Владимир Петрович Ермолаев полулежит на диване, прикрытый пледом. Нашу встречу в Туве в 1947 году помнит плохо. Показывал мне тувинские шахматы? Да, было что-то такое…

А вот Нансен перед ним как живой.

— Он пришел в музей на второй день. Осматривал все очень внимательно, задавал вопросы, записывал. Потом спросил с изумлением: кто же собрал все эти сокровища? А было нас, работников музея, человек пять, и все зеленая молодежь, только директор Аркадий Яковлевич Тугаринов носил усы. Мой брат, его помощник, получал 25 рублей в месяц, я — четыре рубля.

Делясь впечатлениями, Нансен сказал, что в Сибири краеведческая наука живет только благодаря энтузиазму интеллигентных мечтателей.

Потом обратил внимание на меня. Говорит: я вижу здесь фотографа, не согласится ли молодой человек сделать диапозитивы, которые можно было бы показать красноярцам во время моих выступлений. Я смутился, — сумею ли? Просидел в фотокомнате всю ночь. Шутка ли, сорок диапозитивов! Нансен сказал, что я отлично справился с делом, и попросил помочь ему и во время докладов: по его знаку менять изображения.

Норвежец провел в Красноярске три полных дня. Владимир Петрович сопровождал его со своей громоздкой деревянной фотокамерой на треноге и ящиком с тяжелыми стеклянными пластинками. Нансен много ездил по окрестностям, переправлялся на плашкоуте (моста тогда не было) на правый берег Енисея.

— Был и на «Соколке». Так назывался первый красноярский стадион, построенный любителями. В честь гостя состоялся футбольный матч. Постойте, кто же тогда играл? Кажется, «Спорт» с командой Вольно-пожарного общества, или попросту «Пожаркой». Но поручиться не могу. Знаю, что Нансен хвалил игроков за умелую игру.

На прощание мы подарили гостю альбом фотоснимков с надписью: «Фритьофу Нансену — Красноярский музей». Вот, если желаете взглянуть, тут кое-что из копий тех снимков.

Владимир Петрович протянул мне конверт.

Возвращаясь из дома на улице Щетинкина, я с грустью думал, что когда в тридцатых годах работал в Геодезической секции Красноярского отделения Географического общества, там были участники двух торжественных заседаний, на которых выступал норвежец. В кабинете нашего ученого секретаря висел портрет Нансена на фоне рыболовных снастей. Многое тогда слышал о Нансене, да немногое запомнил, А когда позднее искал этих людей, чтобы выспросить, записать, нашел совсем немногих.

Сам Нансен на заседании Географического общества особо обратил внимание на огромные сибирские реки, на то, что транспорт по ним в низовьях, в Ледовитый океан, необычайно удобен. Сибиряки заинтересованы в Северном морском пути.

Нансен подробно развивал мысль о том, как, по его мнению, следует наиболее успешно наладить судоходство в Карском море.

На торжественном обеде, данном в его честь Географическим обществом, он говорил о сходстве сибиряков и норвежцев, выразил уверенность, что Северный Ледовитый океан в будущем свяжет Сибирь с Норвегией и что успешное плавание «Корректа» к устью Енисея — первое доказательство этого. Он добавил также:

— Будущее Сибири заключает в себе, готов я сказать, неограниченные возможности!

Из Красноярска поезд помчал Нансена к Тихому океану. Он видел, что даже при вялом и бездарном русском правительстве новые города росли в Сибири с быстротой, не уступающей американской. Русский народ, думалось Нансену, выполняет великую задачу, заселяя эти пустующие сибирские земли на пользу человечеству.

В туманный день поезд обогнул Байкал. Вагоны стучали колесами по мостам над речками, такими же дикими и бешеными, как в горах Норвегии. Степи Забайкалья сменились потом маньчжурскими; дорога пересекла границу Китая и зазмеилась по нагорью, как бы продолжавшему пустыню Гоби.

Колея кончилась у каменного вокзала Владивостока. Этот тихоокеанский город походил на Неаполь, у которого отняли Везувий.

От океана Нансен возвращался на запад другим путем. На рабочих поездах, на дрезинах, а то и на бойкой тройке ехал он по трассе достраивавшейся Амурской дороги. От еще безымянной станции у реки Бурей начинался готовый рельсовый путь на запад. Железнодорожники, встречающие здесь гостя, сделали ему подарок: на желтом деревянном здании вокзала была прибита вывеска: «Станция Нансен, Амурской ж. д.».

После небольшой поездки на пароходе по реке Зее Нансен возвращался домой. Опять Чита, Иркутск, Красноярск, дорожные встречи, разговоры…

Он чувствовал, что полюбил Сибирь, ее равнины и горы, замерзшие берега Ледовитого океана, пустынное приволье тундры и таинственные дебри тайги, — полюбил Сибирь с вкрапленными в ее безграничные пространства селениями мужественных людей.