В конце войны, когда последние, довершающие разгром Германии бои гремели уже на немецкой земле, Лена с матерью переехали из Шадринска в Липецк, поближе к родным местам. Вернуться в свой город было невозможно – некуда. Он был весь сожжен и разрушен, лежал в развалинах.

В Липецке Лена стала учиться в вузе, случайно занесенном эвакуацией из дальних мест в этот небольшой в ту пору городок да так и прижившимся на чужой, но гостеприимной земле. Но скоро Лена занятия оставила: вышла замуж. За директора кирпичного завода, сразу же построившего для себя и своей семьи из производимых его заводом кирпичей просторный особняк с прирезанным к нему земельным участком для сада и огорода. Директор был молодым парнем, не достигшим даже еще тридцатилетнего возраста, родом из одной местной деревни. В Липецке разворачивалось большое строительство: воздвигался металлургический комбинат, крупные машиностроительные предприятия; эта гигантская стройка стягивала народ со всей округи, требовался командный состав. Начиная с малого, рядового, люди быстро росли в должностях и званиях. Как на войне, когда каждая командная должность должна быть кем-то занята, не может оставаться пустой. Действуя в среде себе подобных, земляков и, хоть и отдаленно, но быстро превращавшихся в друзей знакомцев, одного корня, одного происхождения, несложно было в совсем молодые годы стать не только директором кирпичного завода, но гораздо более высоким начальником.

Через несколько лет после войны, встретив случайно одну из подруг Лены, Антон спросил ее: как это вышло, что Лена бросила вуз, отказалась от возможности получить высшее образование. Ведь она была одной из лучших учениц в классе, столько читала, неужели ей по душе такая роль в жизни: только домашней хозяйки, полдня в фартуке у плиты, нескончаемая возня с ребенком, стирки, штопанье мужниных носков?

– А зачем оно ей – высшее образование? – ответила подруга. – Ты ее просто недостаточно знаешь. Она и не стремилась никогда обязательно иметь высшее образование. У нее была другая мечта, другие планы: быть обеспеченной, не служить, не работать, заниматься только семьей, домом. Такая возможность представилась – зачем же было ее упускать? Теперь у нее все, что она хотела: муж, видный в Липецке человек, получает хорошие деньги, персональная машина, отдельный особняк, обстановка, за окнами собственный сад, дочка растет. Ни у плиты она не стоит, ни с дочкой своей не возится, для этого у нее няня. А для плиты, стирки, уборки – еще одна домработница. Лена уже вторую шубу себе справила. Первая из котика, а вторая из монгольской каракульчи. Ты представляешь, какой это шик – из каракульчи, да еще монгольской! У жены первого обкомовского секретаря такой нет, от зависти в обморок можно упасть!

– Особняк, две няни, каракульча – и все это на зарплату директора всего лишь кирпичного завода!

– Наивный ты человек, кто из таких людей на одну зарплату живет? У Ленкиного мужа огромные связи, он всем нужен, точнее – его продукция, есть возможность все что хочешь доставать… Ему в ножки кланяются и сами со всех сторон всевозможный дефицит несут… В общем – сейчас у нее все, что она хотела. Царская жизнь.

– Короче – пошехонье… – пошутил Антон.

Подруга не знала, что́ в основе этой реплики Антона, и поэтому полностью не поняла.

– Пошехонье не пошехонье, – сказала она, – но и я бы не отказалась. Никто бы не отказался.

Узнав о внезапном замужестве Лены, ее муже – кирпичном директоре, растущей дочке, Антон испытал глухую боль. Сердце замерло, не довершив удара. Так бывает, когда вдруг сорвешься, летишь куда-то вниз и внутри становится холодно и безнадежно пусто. Казалось, о Лене не надо больше вспоминать. Но прошло какое-то время, и чувство это ослабло, опять вернулась его прежняя любовь к Лене, и опять он стал писать ей свои длинные письма и получать ее короткие, на одной-двух тетрадочных страницах, но, в общем, дружеские, с юмором, шутками, ответы, дающие ему надежду, что не просто так они написаны – лишь бы чем-нибудь занять свое время, которого в достатке, с избытком, все-таки и у Лены к нему когда-то что-то было, и, может, хоть какая-то тень того, прошлого, есть еще и сейчас.

Муж ее не препятствовал переписке со старыми знакомыми, это она сообщила ему сразу же; не хочу и не имею права, сказал он, отрывать тебя от старых твоих приятелей, мне достаточно, что из всех, кого ты знала, за кого могла бы выйти замуж, ты выбрала меня.

Шли годы, случались у Антона увлечения, порой захватывавшие его сильно, но потом их магия, их власть над ним постепенно испарялись, как испаряется крепость откупоренного вина или как неизбежно тает и исчезает по весне снег, в жизни Антона появлялись новые женщины, новые властные чувства; он женился и поначалу, года два, любил свою оказавшуюся недоброй, не любившую его жену, вышедшую за него замуж без всякой искренности, только лишь из практических соображений: и лет уже много, подруги дразнят «засидевшейся», и все другие ее ухажеры мелки, обыкновенны, неинтересны, не обеспечены ни жильем, ни денежными доходами, с хвостами всякой родни, которая станет непременно вмешиваться, указывать и корить, если состоится ее замужество. Антону было обидно, что так незаслуженно неудачливо сложилась его женатая жизнь, но испарились и эти его, поначалу светлые и радостные, а потом раздраженные и негодующие чувства к своей, как принято называть, половине, а память о Лене и любовь к ней так и продолжали в нем жить и держаться в каком-то своем отдельном существовании, не смешиваясь со всем тем, что у него происходило – с его временными увлечениями, женитьбою и недолгой семейной жизнью, кончившейся разводом. Как что-то уже неотторжимое от него, что по воле судьбы, тех знаков, что начертаны где-то на небесах, настигает однажды человека, срастается с ним воедино и остается с ним до самого его конца…

Но вот однажды Антону понадобилось что-то вспомнить из прошлого, место и время действия каких-то давних событий. Он знал, что в его письмах Лене должны быть их следы, и он написал ей, прося порыться в его письмах, отыскать эти нужные ему строчки. И получил обескураживший его ответ. Она написала, что у нее ничего нет, полгода назад она сожгла весь свой архив, все письма, что ей присылали; не только его, Антона, но вообще все – всех ее друзей и подруг, товарищей, знакомых, родственников. Она объясняла это тем, что серьезно болела, могла не поправиться; письма написаны только ей одной, в них много сугубо личного, личных тайн, откровений. Не нужно, чтобы их касались чьи-то чужие глаза.

Трудно было оспорить эти слова, Лена имела право на свой поступок. Но… но… С уничтожением писем исчезла, обратилась в небытие длинная часть жизни Антона, не зафиксированная больше нигде и никак, словно бы ее и не было никогда… Он не мог понять, зачем понадобилось их жечь. Не хотела Лена, чтобы их стал читать кто-то чужой, посторонний, могла бы их просто вернуть Антону, это было бы куда разумней…

Но не только своих писем стало Антону жаль. Он знал, что, живя в Липецке, еще до своего замужества, будучи студенткой географического факультета, Лена была дружна со многими молодыми военными летчиками. Все они были ровесниками Лены и Антона, за плечами у каждого остались десятилетки, училища военных пилотов, из которых они вышли с лейтенантскими погонами на плечах, долгие трудные месяцы, а то и годы на фронте, десятки воздушных боев, в которых посчастливилось уцелеть. В Липецке существовала школа переподготовки фронтовых пилотов. Здесь они изучали новые типы истребителей, созданные в ходе войны советскими авиаконструкторами, осваивали их в воздухе и на них же улетали в свои части на фронт. Оттуда они писали Лене письма, все они были содержательны, интересны, некоторые даже со стихами, в каждом проглядывали своеобразные личностные черты, звучали живые, неповторимые голоса. Лена иногда в своих письмах Антону приводила кусочки из того, что писали ей летчики. А стихи – так целиком. И почти никого из этих ребят не осталось в живых. Кто погибал в обломках своего иссеченного пулеметными струями и рухнувшего на землю самолета, кто вообще исчезал в пламени взорвавшихся бензобаков в небесной вышине, не вернувшись на землю даже прахом. Всем им довелось прожить совсем мало, и если что и осталось от этих великолепных ребят миру и людям, так это их строки, написанные Лене, голубоглазой девушке в Липецке, при коптилках фронтовых землянок, в траве, под крылом своих истребителей, а то и в их кабинах, в ожидании команды на взлет.