— Он был не в том настроении…

— А я сейчас не в том настроении, чтобы выслушивать ваши нотации! Хочу напомнить вам, господин Цю или Ку, что вы — шпион, работающий на территории противника.

Цю встревоженно прошипел:

— Тихо, не надо кричать!

— Одного телефонного звонка будет достаточно. Один телефонный звонок из этой комнаты спецподразделению Гаррисона — и…

— И «Апогей» будет уничтожен! С ним будет покончено! А также с вами и всеми вашими компаниями. Пекин отреагирует в течение часа, если со мной что-нибудь случится, и вы это знаете!

Несколько минут оба молчали, испугавшись своих эмоций.

— Не хотите ли чаю? — безучастным тоном спросил Саймон, спустя минуту.

Такой выход из положения вряд ли спасал, однако Ку все же испытал облегчение.

— Да. Спасибо.

Саймон налил воду из термоса и подал Ку чашку лунцзинского чая. Они пили молча, ожидая, пока схлынет ярость.

— Сожалею, — неожиданно сказал Ку. — Я этого не хотел. Хотел просто поговорить с вами как с отцом.

Саймон пристально смотрел на него. Это был уже не тот Цю Цяньвэй, каким он помнил его по прежним временам.

— Отцовство дело не простое, — вымолвил он наконец. — К проступкам обычного служащего можно относиться спокойно. Гораздо сложнее оставаться хладнокровным, если это касается сына.

— Согласен. — Ку, поморщившись, поставил чашку на стол. — Пока мы спорили, я все думал: как я поступил бы сам, если бы кто-то говорил подобным образом о Тинчене? Боюсь, что повел бы себя так же.

— Вы переменились.

— Может быть. — Ку вздохнул. — Наверное, потому, что нахожусь далеко от дома.

— Скучаете по семье?

— Конечно. А как же иначе? — Удивившись своей внезапной ассоциации, Ку взглянул на часы. — Интересно, почему задерживается госпожа Шань? Вы не возражаете, если я позвоню в офис?

— Чувствуйте себя как дома.

Но стоило Ку протянуть руку к аппарату, как раздался звонок, и он с недовольной гримасой обернулся к Саймону. Когда тот поднял трубку, в ней что-то затрещало, потом послышалось тяжелое дыхание и где-то там, в глубине, звуки ударов о какую-то преграду.

— Кто это?

— Мистер Юнг!

— Да… Это Ленни Люк?

— Да, мистер Юнг… Ай!

— Что случилось, Ленни? Ленни!

Шум в трубке становился все громче. Ленни, похоже, задыхался: он явно был чем-то напуган.

— Они ломятся в квартиру.

— Они? Кто они?

— Не знаю.

— Я позвоню в полицию и…

— Нет! Они говорят, что они и есть полиция! Слушайте. Я… Я не послушался вас. Я сделал копии со всех дискет, которые лежат здесь, в квартире.

— Что ты сделал?!

— Только одну копию. Она находится в Международном коммерческом китайском банке на Чи-Линь-роуд, в депозитном сейфе. Здесь я стер все записи, дискеты пустые.

— Но…

— Я уже подписал рекламацию. Она в конверте, я передал его Мэту. Все, что вы…

Раздался грохот, на линии кто-то завизжал, словно взбесившаяся кошка. Саймону показалось, что он услышал крик Ленни: «Нет!..»

Потом наступила тишина. Это произошло так неожиданно, словно Саймон слушал магнитофонную запись и кто-то остановил пленку.

— Пожалуйста, будь осторожен! — крикнула Цинцин, и Тинчень кивнул, показывая, что слышит ее.

Она хотела взять его за руку, но мальчик не дался. Он шел на несколько шагов впереди матери, прижимая к груди коньки и с любопытством глядя вокруг. Тропинки обледенели. Пока они шли к озеру, Цинцин снова и снова спрашивала себя, что, во имя Неба, они делают здесь, на горном курорте Чэндэ посреди зимы. Правда, природа великолепна, а их апартаменты более чем комфортабельны. Их разместили в недавно отремонтированном дворце Сунхэужай, где когда-то жила мать императора Цяньлуна. И все же Цинцин постоянно возвращалась к этому вопросу: почему?

— Мама! — Тинчень остановился, указав рукой направо и сказал: — Цзиньшаньтин.

Она взглянула в ту сторону, куда показывал сын, и увидала вдали, на берегу озера Сайху трехэтажное здание в изысканном обрамлении сосен, Кипарисов и ив. Это был павильон «Золотая гора». Крыша и галереи были покрыты снегом, и здание напоминало многослойный свадебный торт. Полуденное солнце плавало в дымке, омывая светом горы, казавшиеся бледно-голубыми под белесым небом.

— Да, туда мы и идем.

Цинцин ощущала себя растерянной. В первых числах января Сунь Шаньван пригласил ее на этот горный курорт на семинар, как он выразился. Но оказалось, что ничего подобного здесь не было. Двадцать женщин, как и она, жены высокопоставленных военных из бригады «Маджонг», приехали сюда и наслаждались зимним отдыхом под предлогом учебных занятий. Но занятия ни разу не проводились. Цинцин не одобряла это. Она считала, что ее работа в качестве секретаря районного комитета партии куда важнее, чем эта увеселительная поездка за казенный счет вместе с другими соломенными вдовами. Однако, когда она выразила свое беспокойство пожилой женщине, обслуживавшей спальный корпус, та сказала:

— Вы должны быть благодарны за то, что вам предоставили возможность приехать сюда. Летом туристам приходится платить, и они не могут позволить себе остаться здесь даже на одну ночь. Неужели вы не испытываете чувства признательности? И смущенная Цинцин ретировалась.

В Китае не принято отвечать на вопрос «почему».

А может быть, она слишком пессимистично настроена? Сунь Шаньван назначил ей встречу сегодня днем. Возможно, он будет более откровенен на сей раз.

На берегу озера собралось человек двадцать. Большинство катались на коньках или готовились встать на лед. Подойдя поближе, мать и сын услышали многоголосый говор, вибрировавший в морозном воздухе. Не спрашивая разрешения, Тинчень уселся на землю, чтобы надеть коньки. Цинцин вздохнула. Он отличался от других китайских мальчиков его возраста большей независимостью. Конечно, это от отца. Тинчень во многих отношениях был сыном своего отца, и это вызывало у нее раздражение.

Надев коньки, мальчик поковылял к берегу озера и скатился на лед. Мать наблюдала за ним с тревогой. Потом принялась ходить взад-вперед, стараясь согреться.

Тинчень катался, заложив руки за спину. Она видела, как сын медленно сделал круг, а потом завертелся волчком. Поймав устремленный на него взгляд матери, мальчик сделал еще один пируэт и чуть не потерял равновесие. Удержавшись на ногах, он смущенно улыбнулся и поехал дальше не так быстро, держась параллельно берегу.

— Возвращайся, — позвала Цинцин. — Мы опоздаем.

Пейзаж был настолько прекрасен, что она забыла о холоде. Под тяжестью снега ветки ив гнулись до самой голубовато-стальной поверхности замерзшего озера. Узоры снежинок и гирлянды сосулек походили на удивительные новогодние украшения. Куда бы ни бросила она взгляд, везде на белых заснеженных склонах гор возвышались павильоны, дворцы или пагоды. На их покатых крышах тоже лежали тяжелые снежные покрывала, напоминавшие матовое стекло. Пар от ее дыхания на мгновение повисал в недвижном воздухе, словно белое облачко, которое затем рассеивалось.

— Добрый день, — раздался голос за ее спиной.

Цинцин обернулась.

— Товарищ Сунь. Извините, я не ожидала, что вы здесь… Очень бодрит, обожаю такую погоду.

Цинцин с завистью подумала, что Сунь выглядит очень молодо для своих лет. На нем была короткая дубленка с поднятым воротником, шапка из волчьего меха и высокие сапоги. У Суня был вид западного человека, и Цинцин стало неловко за свою старомодную синюю стеганую куртку. Правда, она напоминала ей о прошлом, и это было приятно. Она застенчиво улыбнулась Суню, а он подвигал руками, чтобы согреться.

— Давайте пройдемся. Оставьте мальчика, ему есть чем заняться.

Они медленно приближались к Цзиньшаньтину. Взрослые шли по тропинке вдоль озера, а Тинчень ехал на коньках по льду. Теперь рядом почти не было людей, и Цинцин ощутила первые признаки тревоги.

Высоко над ними, на третьем этаже павильона «Золотая гора», какой-то мужчина следил за тем, что происходило внизу. Он стоял один на площадке, выходившей на запад, и курил, сунув одну руку в карман пальто. Слова Цинцин были хорошо слышны на площадке: ее певучий голос раздавался эхом в морозном воздухе, словно у примадонны в Пекинской опере при хорошей акустике. Почти так же четко доносилось до площадки и то, что говорил Сунь. Мужчина стоял неподвижно и напряженно вслушивался.