— Отрастут, — засмеялась Вера. — А мне дашь снова половить? На! — Она протянула нож. — А ты боялся!
Крючки в запасе были. Смастерил мушку, привязал к леске, снова вырубил удилище, отправил Веру рыбачить, а сам на всякий случай сделал вторую мушку. Клок рыжих волос — его хватило бы на десяток мушек — сунул в карман куртки. Ну Вера! Ему и в голову не приходило, что из ее рыжих волос можно изготовить обманку для хариуса.
Он шел по берегу и подбирал хариусов, которых бросала ему Вера.
— Хватит. Больше не съедим.
Она с сожалением передала удилище, сказала торжественно:
— Сегодня я тебя угощаю обедом! А ловко я придумала? Да?
Нет, она все-таки хороша и мила! И за что ее невзлюбил Буров?
Дойдя до непропуска, Геннадий нашел отполированный, гладкий, словно стол, камень, принялся за рыбу. Разделение труда.
Позади что-то с треском упало на гальку. Не оглядываясь, понял: Вера принесла хворост. Неужели все решила сделать сама?
— Давай я почищу рыбу, — предложила она.
— Не надо. Я сам. Вот, когда женюсь… Впрочем, и тогда сам все буду делать. Сейчас некого просить, потом жена заставит.
Вера подошла к нему, посмотрела, как он ловко расправляется с ее уловом, наигранно весело спросила:
— А ты сразу после экспедиции женишься?
— А как же?! Приеду в город, крикну: «Кто хочет замуж?» И ко мне толпами — девушки. И все — красавицы, красавицы…
— Давай, я все-таки дочищу рыбу! — Вера принялась отбирать у него нож. — А ты отдыхай, пока не женился, или лучше костер разожги, я не умею, дым в глаза лезет.
Пять хариусов — половину из пойманных Верой — сварили в котелке. Оставшихся завернули в бумагу и, разворошив костер, сунули в горячую золу. Через десять минут ели печеную рыбу.
Лист карты кончался, осталось пройти километра три, а дальше вслепую. Ниже среза, как уверял Олег Григорьевич, очень близко должна быть кромка тайги, а за ней в двух километрах — опять же по словам начальника — деревня Ивановка. Значит, идти примерно пять-шесть километров.
Там, где Сайда расширялась, восточный берег реки был освещен солнцем. А они шли по западному, в тени, и даже если тайга отступала от реки, все равно тень от верхушек деревьев падала на них.
Три километра прошли быстро. По тому, как была густа и бездорожна тайга, Геннадий понял, что проводник и Буров ошиблись: не может она скоро кончиться, не успеют они выбраться из нее до темноты, придется им ночевать в тайге.
И снова, как вчера под вечер, подошли к броду. Вера печально сказала:
— Разуваться надо.
— Конечно, Вера. Все-таки лучше прийти на ночлег с сухими ногами.
— А может, не разуваться? — улыбнулась Вера, внимательно глядя на него.
— Надо, надо, Вера. Ты иди за мной, я постараюсь брести там, где мельче.
И только на другом берегу понял: она же хотела, чтобы он перенес ее! А он не догадался. Нет, не то что не догадался, а все еще помнил, как она вчера отрезала: «Другую носите!» Но ведь это же было вчера. Ничего, на следующем броде он исправит ошибку.
Вера шагала впереди, кусты мешали идти по узкой троне, она поминутно раздвигала их руками.
Начинало темнеть.
11
— Ой! — вскрикнула Вера и попятилась так неожиданно, что Геннадий натолкнулся на нее. — Там кто-то ходит, — шепотом сказала она и прижалась к нему. Геннадий почувствовал дрожь ее тела. Испугалась, что ли? В самом деле, из-за кустов вышел человек в телогрейке, в зимней шапке-ушанке, за плечами — мешок. Он шел по берегу в том же направлении, но значительно медленнее, потому что каждую минуту взмахивал удилищем.
— Эге-гей! Рыбак! — окликнул его Геннадий.
Человек обернулся. Оказалось — старик. Подошли ближе. У него коричневое морщинистое лицо, коротко постриженная седая борода и такие же усы.
— До Ивановки далеко, дедушка?
— Чего сказываешь? — Старик сдвинул на затылок шапку, подставил Геннадию правое ухо.
— До Ивановки, говорю, далеко? — громче повторил Геннадий.
— Так ить как идти? Я день шел, а вы могете и за полдня добраться.
— За полдня! — присвистнул Геннадий. — Нам сегодня надо.
— Сёдни? Сёдни спать надоть, а утречком идтить.
Спать! Он, наверное, с детства по тайге шастает. Стоит и от комаров не отмахивается. И никакой «дэты» у него, конечно, нет. Сейчас завалится под любым кустом и проспит, похрапывая до утра. Таежник!
— Ты гляди-ко! — удивился старик. — И девку с собой таскаешь. Сами-то откедова будете?
— Из экспедиции, дедушка! — прокричал Геннадий.
— А-а-а… Геологи, значит… Ах елки-моталки! — вскрикнул вдруг дед. — Сорвался! Так, значит, геологи? А у нас тоже стоят геологи.
— Вот мы к ним и идем! — звонко сказала Вера.
— Ну, завтрева дойдете. А теперь ночь, куда идтить? Здеся избушка рядом, можно переспать, места хватить. Я тоже из Ивановки, харюзов имаю.
— А ближе к селу нету, что ли, хариусов?
— Почитай, нету. А здеся и крупнее, и скуснее. Там ребятня все вылавливаеть.
— А избушка далеко?
— Рядом. Вона за тем поворотом…
— И можно переночевать?
— А отчего нельзя? Нары. Травки с утра набросал, поди, подбыгала. Утречком харюзов поймал, так тех засолил, а из этих уху сварим. Тама на нарах лягете, друг к дружке прижметесь, тепло, да и комары не кусають… Я смолоду-то с Настькой своей в тайгу ходил. Бывало-ча, дождь, ветер, а мы друг около дружки греемся. Я молодой-то тоже горячий был…
— Пойдемте к избушке, дедушка! — перебил его воспоминания Геннадий. — Спать надо.
— Ну, идтить так идтить, — согласился дед. — Крючки у меня мелкие, хлипкие, не дай бог, зачепишь и оторвешь. — Он бережно сматывал леску на удилище, — Гришуха наш сельповский крючков не возить, мне, говорить, эти крючки — тьфу! Была бы водка да мануфактура. А водка — что? Брагу все варять…
— Я дам вам крупных крючков, — сказал Геннадий. — Пошли.
— Пошли. — Дед закинул удилище за плечо. — За крючки — спасибочки. — Он шел впереди, раздвигая ветки и рассуждая: — Конешно, если ты не рыбак, так и крючки без надобности. Он, Гришуха-то, больше в бутылках рыбачить. А я ни в жисть не променяю рыбалку на водку… Тьфу! Я, сынок, петуха для себя держу. Настька кричить: «Заруби его, он уж курицу топтать не можеть, потому «как стар!» А я говорю: не могеть и не надо, у него другое предназначение. А резать не позволю…
Дед успевал и говорить, и на ходу подбирать с земли сухие валежины.
— Петух-то зачем? — прокричал сзади Геннадий.
— А как без петуха на харюза? У меня петух — что князь: на всю деревню такой один. Как огонь. Я перья-то с подхвоста повыдергаю, обменяю на крючки у мальцов, себе приманку исделаю… А она: зарежь! Где это видано, чтобы рыжего петуха под топор?! Счас-то все белые, белые петухи пошли. А пользы от них никакой. Куриц, конешно, топчут, а чтобы из них приманку… Перья надоть брать с-под хвоста, они мягче. Я тебе могу уделить перьев.
— У меня есть! — прокричал Геннадий, вспомнив про прядь волос, которая лежала у него в кармане куртки, — А избушка-то близко, дедушка?
— Счас. Рядом здеся. С версту.
Совсем стемнело. Тропинка исчезла. Но дед шел уверенно, не останавливаясь. Вслед за ним устало передвигала ноги Вера. Геннадий видел, что она идет из последних сил.
Свернули на маленькую журчащую речку, приток Сайды, и вышли к избушке.
— О! — обрадовалась Вера, наткнувшись на кучу сушняка перед избушкой. — Сколько дров! Всю ночь костер можно жечь!
Дед услышал.
— Зря, девонька, костер жечь — не дело. Другим надоть оставить. Я утречком подсобирал, добавил дровец, а другой кто придеть, тоже погреться захочеть. А бывает, кто еле ноги дотащить. А дрова тутока, потому что о ем позаботились.
— Мы утром насобираем, — сказала Вера. — Мы знаем закон тайги.
— Какой такой закон, — проворчал дед. — Кем он писан? Это не закон, а жисть. Для того и дрова, чтобы ты в потемках не шарилась по кустам… Ты, милая, рыбку почисть, — а мы костерок счас распалим.
