А ответить Матвею Сергеевичу Карнаухов не успел: прибежал взволнованный и возбужденный Альберт.

— Есть билеты, Иван Петрович! Через час приходит Ил, заправляется и — обратно. Так вы разрешаете? — Карнаухов пожал плечами, что можно было истолковать так: коль надо — улетайте. — Ребята, — засуетился Альберт, — упакуйте мои образцы, они лежат в отдельном ящике. Если будут мне письма, «переправьте их в Москву, адрес я сейчас дам…

— Ты сначала помоги перетаскать свои образцы, — хмуро сказал Виталий. — Успеешь еще в Москву.

— Ну, ребята… А впрочем, конечно. Давайте быстренько вон у той оградки сложим груз, потом вы найдете машину…

— Потом мы сами разберемся. А ты робу мне сдай, не в своей приехал.

Матвей Сергеевич долго искал машину, когда вернулся, ИЛ уже улетел. Не пришлось с Альбертом проститься.

Палатку поставили на прежнем месте, возле реки. Виталий сразу же отправился на почту, через час вернулся.

— Вам, Иван Петрович, всего одно письмо…

— Больше я не ждал.

— …и денежный перевод на огромную сумму, но мне его не выдали, конечно…

— Правильно. За вертолет надо платить, на билеты обратные…

— А вам, Матвей Сергеевич, письмо и пакет. Почерк какой красивый. Корреспонденция от вашей дочери, по адресу вижу. Вручаю. А мне — ничего. Да, было два письма Альберту, я их сразу переадресовал. А вот еще телеграмма ему, я ее прочитал…

— Чего не следовало делать, — строго сказал Карнаухов.

— Так она же распечатанная! Вот: «Заседание квартирах двадцать пятого торопись Женя». Или — жена. Все ясненько.

— Значит, успеет, — равнодушно сказал Карнаухов. — И хватит об этом.

Матвей Сергеевич, вскрыв письмо, прочел его, изредка бросая взгляды на Карнаухова. Лена сообщала, что дома все в порядке. Горобцов еще раз перечитал письмо, но не спешил его убирать, ждал, когда Карнаухов кончит читать свое.

— Все нормально! — объявил Карнаухов и начал сворачивать листки.

Тогда Горобцов разорвал пакет, огляделся. Виталий сидел на ящике с образцами, курил.

— Виталий! — удивился Матвей Сергеевич, — Ведь мы же еще не обедали!

— Все! — сказал Виталий, — Вышли из тайги. Я же говорил…

— Подойдите сюда, — подозвал Горобцов. — Дочь кое-что прислала. Вот, Иван Петрович, фотодокументы к тому происшествию, о котором я вам рассказывал. — Он протянул одну фотокарточку Карнаухову, рядом с которым уже стоял Виталий.

— Это вы, что ли, здесь сидите? — спросил Виталий, рассматривая снимок из-за плеча Карнаухова.

— Да. Сижу, еще не зная о том, что через некоторое время меня пересадят в другое место, — пошутил Матвей

Сергеевич, — Эти снимки Вася делал для стенда о пьяницах и хулиганах, но не отдал их учителю.

— У вас такая борода была? — снова спросил Виталий. — Роскошная борода.

— Да, — сказал Карнаухов. — Борода хороша! Вас на этом снимке трудно узнать.

— Узнать можно, — улыбнулся Горобцов. — Стоит только захотеть. А вот на этом, — протянул второй снимок, — в самом деле не узнать. Но всех парней следователи и судьи узнали… А здесь парни надо мной устраивают экзекуцию. Мое лицо не попало в объектив, а они — словно позируют. Фотограф как раз сидел напротив, в кустах. А на этом, видите, вся группа. В центре я, передо мною цыган с колом, за мной — усач с бутылкой. Жанровая сценка: «Ты меня уважаешь?»

— Да, повезло вам, Матвей Сергеевич, — сказал Виталий. — Если бы не мальчишка, отсидели бы вы от звонка до звонка.

— Повезло! — осуждающе сказал Карнаухов. — Вы и скажете, Виталий! Хотя, конечно, если разобраться… Ну, а на том снимке что, на последнем? — Карнаухов глазами указал на лист, который Матвей Сергеевич держал в руках лицевой стороной к себе.

— Это не последний, — ответил Горобцов. — Он первый и по времени съемок и по своему значению. С него все началось. Этот снимок Лена увидела на выставке в школе. — Горобцов протянул снимок Карнаухову. — Замечательный кадр. То взлет, то посадка…

Карнаухов посмотрел на фото вблизи, потом отнес листок на вытянутую руку, снова вгляделся, поворачивая голову влево-вправо.

— Да-а… Хороший кадр. Четко прорисовано все… Но, позвольте, их здесь четверо, Матвей Сергеевич! А?

Горобцов молчал.

— Вот же, с гитарой, четвертый сидит. А вы говорили — трое, Матвей Сергеевич!

Матвей Сергеевич молчал.

— Ну-ка, ну-ка! — Виталий тянул снимок из рук Карнаухова. — Извините, Иван Петрович… Что-то этот гитарист кого-то мне напоминает… А? Матвей Сергеевич?

Горобцов молчал. Виталий буквально вырвал снимок из рук Карнаухова.

— Матвей Сергеевич, — нерешительно начал он, взглянув на Горобцова и снова переводя взгляд на фото. — Матвей Сергеевич! — вдруг закричал он. — Но ведь это же Альберт! Ну, посмотрите, Иван Петрович! — Виталий ткнул пальцем в фотокарточку. — И прическа его, и улыбка, и гитара… Жаль, что удрал, морду бы набить надо!

— За что? — спросил Горобцов, прикуривая. — За что, Виталий!? Он на меня колом не замахивался, за грудки не хватал.

— Ну… Я бы нашел, за что.

— Позвольте, Матвей Сергеевич, — вмешался Карнаухов. — А имя? Ведь парни, как вы сказали, называли гитариста Олегом.

— Парни называли его Аликом, — тихо произнес Горобцов. — Аликом… Вот так…

После завтрака Сергей Иванович спросил:

— Кто у нас сегодня остается дежурить? Ира? Очень хорошо.

Он, конечно, знал, что дежурит Ира, а спрашивал для того, чтобы все чувствовали его положение в отряде и всегда помнили, что есть у них начальник, который обо всем позаботится.

— Очень хорошо… Значит, слушайте меня, Ира. Ужин — к семи. Приготовьте, пожалуйста, на первое борщ. Возьмите две банки в ящике, зальете таким же количеством воды и кипятите на медленном огне… Да, борщ готовьте вот в этой кастрюле, в зеленой… А на второе — вермишель с тушенкой. Значит, так… — И он втолковывал дежурной лаборантке, сколько надо брать вермишели и тушенки, когда положить лавровый лист, как нарезать лук, как долго держать все это на огне…

Вечером, когда все возвращались с поля и, отмывшись в речке от дорожной пыли, рассаживались на травке возле затухающего костра и запускали ложки в алюминиевые миски, он говорил:

— Вот видите, какой хороший борщ получился. А если бы лучок не добавили, уже не то было бы.

Шофер Славка демонстративно облизывал ложку и поддакивал:

— Да-а-а… Замечательный борщ. А почему? Потому, Ира, что ты его готовила точно по рецепту. Вот если бы его еще с сухарями есть! — Шофер тяжело вздыхал. — Но трудно их здесь достать. Почти невозможно…

Начальник делал вид, что его этот разговор не касается, ел молча. Валентин чуть заметно улыбался и думал о том, что когда-нибудь Сергей Иванович взорвется при упоминании о сухарях и крепко отчитает водителя…

С разными начальниками приходилось бывать Валентину в экспедициях. Да это и понятно: одинаковых не бывает. Скучно было бы, если все они одной меркой мерялись, под одну гребенку были стрижены.

Вот и Мостовой Сергей Иванович был тоже человеком с чудинкой: он почти никогда, почти никому ни в чем не верил, как говорят, во все дыры лез сам, все перепроверял и, даже убедившись, что все сделано так, как надо, недовольно хмыкал и пытался придраться к какой-нибудь мелочи.

Доверяя, проверяй! Слепо следуя этому устоявшемуся правилу, Мостовой порой доходил до смешного. Он не первый сезон руководил экспедиционным отрядом и всегда хотел, чтобы в его коллективе все было лучше, чем в других, или, во всяком случае, не хуже, поэтому каждую мелочь пытался сделать сам, полагая, что лучше его никто не сделает, а поручая работу другим, тщательно инструктировал их. Что касается науки, тут с ним все были согласны, в ней, в науке, на слово верить нельзя, надо все своими глазами увидеть, своими руками ощупать.

Материалы для кандидатской Сергей Иванович добывал честно. Все эти травки и цветочки с красивыми латинскими названиями, которые он изучал, прошли через его руки, каждое слово и предложение в диссертации он пропустил через свое сердце. Конечно, все беспрекословно признавали Мостового как начальника отряда, будущего доктора наук, имеющего большой опыт работы в поле. Но…