— Отпускай повод! — кричал с того берега Гмызин, — Мишка! Отпускай, тебе говорю!
Вороной уже обогнал солового. Мишка бросил повод.
Вдруг груз на спине вороного медленно начал съезжать и левую сторону; Геннадий весь мокрый бежал по реке, но разве догонишь испуганного коня. Из вьюков что-то свалилось в воду. Геннадий за брызгами не разглядел, что. Видел, как Мишка, наклонившись, пытался схватить; его что-то, не успел, выругался; в следующее мгновение река ниже лошадей вдруг покрылась синими, белыми, желтыми пятнами. Гербарная бумага! Геннадий бросился вниз, хотел успеть спасти хоть часть…
— Назад! — закричал с берега Гмызин. — Назад, Гена. Там глубоко!
— Трофим Петрович! — кричал позади Буров, — К берегу прибьет бумагу. К берегу-у! Поймайте!
Сразу за бродом река делала очередной поворот, течение вынесло бумагу на середину реки, через минуту разноцветных листов уже не было видно.
Выбрались на берег. Все молчали. Мишка и Трофим Петрович сразу же проверили груз: все в порядке. Проводник осмотрел подпругу у вороного, покачал головой, покороче взял поводья в левую руку, а правой, размахнувшись, кулаком ударил лошадь по морде. Вороной, дико выкатив глаза, спятился. Трофим Петрович заорал:
— Я тебе покажу! Я тебя, падаль, отучу! Ты у меня подтянешь брюхо! Глядите, Олег Григорьевич, — он показал на подпругу. — Палец не подсунешь! Туго! У! Гадина! Она живот подтянула, вот и поползли вьюки.
Буров даже головы не повернул, сидел на траве, смотрел на речку, только что поглотившую гербарную бумагу.
— Вера, — спокойно спросил он. — Вы завязывали папку?
— Да, Олег Григорьевич. Я даже копалку оттуда вытащила, чтоб папка хорошо завязалась.
— Н-да… Копалку вытащила. Пойдем, посмотрим.
Все подошли к вороному, который мелко дрожал, еще не мог успокоиться после крика Гмызина.
— Вот! — сказал Буров, — Странно. Боковые тесемки завязаны, а передняя, как видите, — нет. Как же так?
— Олег Григорьевич! Я, честное слово, завязывала все. Отдала Геннадию собранные экземпляры, и сразу же… Но ведь все же видели… — Она оглядела всех. Нет, никого не было в тот момент рядом. — Ну, завязывала же я, завязывала! — Она закрыла лицо ладонями и заплакала, размазывая слезы по щекам.
Елена Дмитриевна и Геннадий не сказали еще ни слова. Да и что говорить? Слишком ясно все. Словами Веру, как вчера, не защитишь.
— Мишка! — тихо, но строго сказал Трофим Петрович. — Может, ты чего напутал?
— Да ты что, батя?! Папка-то не уплыла. Видишь, как привязана? Бумага же из нее выпала, а сама-то папка здесь. Мне кажется, завязана она была на все тесемки…
— Кажется, — горько усмехнулся Буров. — И вам кажется! Да перестаньте вы, Вера, слезы ронять! Если бы слезы вернули нам бумагу, я бы сам сейчас заплакал. Геннадий, принеси ей воды, неужели нельзя самому сообразить?
— Не… не надо, — с трудом сказала Вера. — Я завязывала папку. Что же я… не помню… что было десять минут назад?
— Да! — сказал Буров, подумал, помолчал и еще раз: — Да! Виновных, выходит, нет? А что делать? А? Елена Дмитриевна?
— Надо искать выход, — ответила Воробьева. — Поделим оставшуюся бумагу. Листов двадцать есть в какой-то суме еще…
— У меня есть тетрадь, — сказал Геннадий, — если ее расшить, будут двойные листы.
— А записной книжки у тебя нет? — почему-то зло спросил Олег Григорьевич. — Тетрадь!.. Ты что, не видел бумагу гербарную? Она же значительно больше твоей тетради. Эх! Что-то но так у нас идет, товарищи! С перекосом. Трофим Петрович, осмотрите еще раз груз, может, подсушить что надо. Всем — час на отдых. Елена Дмитриевна, давайте подсчитаем остатки бумаги! Вера, отвязывайте свою папку с лошади. Да вытрите же вы слезы, наконец! Каждый день с вами что-нибудь случается. Прямо роман приключенческий.
— С остро захватывающим сюжетом, — добавил Геннадий. — А концовка…
— Какая концовка? — перебил его Буров. — Я боюсь, что с таким сюжетом роман останется без концовки.
5
Сайда — река с характером, как и все таежные реки. Долго пробивала она путь, чтобы утвердиться в облюбованном русле. Мечется то влево, то вправо. Течет то вольно, не приближаясь к отрогам гор — в таком месте она спокойная, широкая, — то ринется вдруг к рыжему склону, врежется в него, подточит и не успокоится до тех пор, пока не сострогает до блеска камни, не спилит берега под прямым углом, и только тогда, удовлетворенная, спокойная, повернет в другую сторону. Там, где она, порывистая, бьет в преграду, она сжимается в кулак, в пружину, собирает все силы в узком глубоком русле, чтобы потом упругой водяной струей ударить по камням. Ударит, сточит скалу, да так, что не только человеку, а зверюшке маленькой не оставит тропки на берегу. Такие места называются непропусками или непроходимками. Пройти, конечно, можно и здесь, но только не возле реки. Или карабкайся в гору, или перебредай на противоположный берег.
Вера шагала на этот раз по-мужски размашисто и быстро. Все-таки привыкла за эти несколько дней к тайге, как и обещала Бурову. Геннадий следом за ней вышел из лагеря, торопился, почти бежал, а расстояние между ними сокращалось медленно. Синий берет Веры то мелькал на зеленом фоне берез и сосен, промытых недавними дождями, то исчезал за одним из многочисленных поворотов Сайды.
Груз у Геннадия не тяжел, но громоздок и неудобен. И за каким дьяволом навязал ему Олег Григорьевич спальник? Хвои в тайге нет, что ли? Кедры! Сосны! Боится. Ах, как бы чего не вышло.
Вере легче. Ружья у нее нет, рюкзак маленький, на ногах кеды, а не огромные сапоги. Свой противоэнцефалитный костюм она еще на базе подогнала по фигуре.
Ожидая его, Вера сидела на поваленной ветром сосне. Геннадий перевел дух, спросил как можно спокойнее, хотя все в нем кипело:
— Отдыхаем, значит?
— Вас жду. Боюсь, что не догоните.
— Да, бегаешь ты здорово, не так, как в маршруте.
Вера не обиделась на это «не так».
— Даже лошадь домой быстрей бежит, как сказал Гмызин. — Он промолчал. Ссориться не хотелось, да и Вера, подумалось ему, не намерена оправдываться, она приготовилась к нападению.
— Ну, получили задание сопровождать меня? — не снижая тона спросила она.
— Нет, — ответил Геннадий, злясь уже не на нее, а на Олега Григорьевича. — Добровольно за тобой помчался.
— Ну-ну… И что же сказал вам на прощанье любимый начальник?
— Ничего. Обнимал. Целовал. А плакал провожая — видишь, воротник мокрый от его слез?
— Как он о щетину вашу не укололся… А еще что?
— Еще написал дипломатическую ноту Корешкову
— Да? Вы читали?
— Тайна переписки охраняется законом.
— Смотрите-ка! — удивилась Вера. — А я думала, что он вам все доверяет… Отдохнули?
— Почти. Слушай, Вера, а что это вы с ним характерами не сошлись?
— Характерами пусть с женой сходится… Что же дальше будем делать?
— Топать. Я впереди, вы — за мной.
— Да? Вы хотите, чтобы меня съели медведи?
О медведях — это страхи Бурова. Он рассказывал: «Возвращались ботаники в лагерь, и на женщину, которая шла последней, медведь вышел. Кто идет по тропе последним, тот обязательно должен быть с ружьем».
Геннадий рассмеялся. Надо было как-то сбить этот тон Веры, не идти же два дня молчком, не перебрасываться же только колючими фразами.
— Если тебя съест медведь, то меня съест Олег Григорьевич, а его слопает высшее начальство. Видишь, сколько напрасных жертв? Погоди, а ты что же, всю дорогу спальник в руках будешь нести?
— Мне же никто не сделает так, как у вас!
Геннадий присвистнул, сказал:
— Так есть же еще лыцари на Украине!
Вытащил из кармана тесьму, перевязал спальник в двух местах, ближе к краям, сделал петли.
— Спасибо!
Вера встала, закинула за спину рюкзак. Геннадий помог ей приладить спальник; лямки его обтянули плечи, сам мешок плотно улегся на рюкзак. Тяжелее, конечно, но удобнее. Не глядя на Геннадия, Вера сказала умоляюще:
