На первой от города стоянке Корешков, выйдя из кабины, дал команду:

— Мужчины — направо, женщины — налево! Перекур десять-пятнадцать минут!..

В дальнейшем никаких команд не требовалось, и в «чужую зону» никто не входил. Этот порядок соблюдался и на каждой стоянке в тайге.

«Через десять минут выходим!» — сказал Буров. Десяти минут ей хватит. Вот и сейчас Вера была в «своей зоне», куда вход мужчинам строго запрещен. Подумала: впереди еще почти целый день на солнце, а там, куда они с Буровым пойдут, может не оказаться даже ручейка. Решительно раздевшись донага, она шагнула в реку. Дно пологое, а заходить далеко в Сайду нельзя: там место открытое, здесь кусты укрывают. Забрела по пояс, присела несколько раз… Бр-р-р! Холодная вода приятно обожгла спину, грудь, плечи. Течение сбивало с ног, пришлось вернуться к берегу, к наклонившимся веткам тальника, где вода едва доставала до колен, но течение было слабым, и можно спокойно стоять. Наклонившись над рекой, она плескала воду ладонями на шею, на плечи, обтирала грудь, живот. Хорошо! Прохладно! Мелкие рыбешки толклись у ног, приятно щекотали пальцы. Вера выпрямилась и, сгоняя ладонями воду с тела, вдруг подумала, что она — не Елена Дмитриевна! У той кожа да кости, мослы со всех сторон выпирают. А у нее все на месте. В последний раз проведя ладонями по бедрам — сверху вниз, — она вышла на берег, быстро натянула трусики, взяв брюки, подошла к воде, обмыла ноги, надела брюки, встала.

И не слышала, как сзади бесшумно, словно зверь к добыче, подкрался Мишка. Он цепко схватил за руки, Вера рывком вырвала одну руку, но Мишка освободившейся рукой зажал ей рот; она пыталась укусить грязную потную ладонь; не удалось; тогда она резко присела, нащупала на земле палку, замахнулась, Мишка отпрянул; удар пришелся по лицу. Почему Вера не закричала, когда он вторично бросился на нее — сама не знает, надо бы, конечно, крикнуть… Успела сцепить руки замком перед грудью, и когда Мишка пытался прижать ее, толкнула изо всех сил. Не удержавшись на ногах, Мишка свалился задом в кусты, а она схватила кофточку, куртку, бросилась напрямик к палатке, на ходу набрасывая кофточку, застегивая пуговицы.

— Где Олег Григорьевич?! — крикнула она.

— Так он же вона пошел, — ответил Гмызин-старший. — Вона-а-а. Сказал, что подождет тебя на повороте. Догонишь… А Мишка червей где-то роет. Не видела?

— Нужен мне ваш Мишка, — ответила она зло, взяла гербарную папку, пошла быстрым шагом за Буровым. Когда впереди показалась его спина, Вера сбавила шаг. Конечно, он слышит ее шаги, значит, не оглянется. Идти рядом не хотелось, потому что не было никакого желания говорить с ним.

Буров тоже молчал. И не обернулся ни разу. Не пытался учить ее. Вера вдруг подумала: она же выскочила на тропинку, оттолкнув Мишку, когда Олег Григорьевич только-только прошел по ней, направляясь в тайгу. Неужели он видел их?

Буров несколько раз сверялся с картой, что-то говорил себе под нос и молча шел дальше. Молчала и Вера. Долго шли. Километра три, наверное, отмахали. Наконец Буров остановился, сделал шаг в сторону.

— Выкопайте это! — указал пальцем. — И это.

Вера открыла папку и ахнула.

— Олег Григорьевич, я потеряла копалку… Можно вашим ножом?..

Буров крякнул досадливо, пошарил рукой по правому боку, где у него всегда болтался нож в чехле. Пошарил, пошарил, а потом посмотрел. Не было чехла. Более того, ремня не было, который и носил-то он только ради того, чтобы чехол на него цеплять.

— Как потеряли? — спросил.

— Не знаю… Может, не потеряла, а в лагере оставила, но я всегда ее здесь храню. В папке.

— Да-а, — сказал он и вздохнул тяжело. — Вот видите, к чему приводит ваша расхлябанность и безответственность. Я вижу, разговоры с вами не идут на пользу. Я вас взял под свою ответственность, я отвечаю за вас перед институтом. Уже не первый случай с вашей стороны. Вчера — бумага, сегодня — копалка, а завтра что? Я ведь могу вас и обратно отправить, сейчас мы как раз находимся недалеко от базы. А по окончании сезона такую характеристику в институт напишу, что не обрадуетесь…

Вера неожиданно взорвалась:

— И отправляйте! Хоть сегодня же! Хоть сейчас!

Буров остановился, наклонив голову, посмотрел на нее из-под бровей.

— Идем! — сказал он и, не оглядываясь, зная, что она выполнит его приказание, зашагал обратно той же самой тропой. Вера пошла за ним, а он говорил и говорил на ходу:

— Будете еще оправдываться. У меня в отряде еще такого не случалось. Надо же! Сорвать маршрут из-за разболтанности лаборантки. Я напишу Корешкову о вашем поведении…

Он все бубнил и бубнил. Она все молчала и молчала. Буров вдруг неожиданно остановился, повернулся к ней:

— Сейчас же, понимаете, сейчас же собирайте свои вещи! Я вам дам провожатого!

И до палатки ни слова не сказал. В лагере позвал Трофима Петровича. О чем-то переговорил с ним. Вынес ружье.

Эхо выстрела гулко прокатилось над тихой долиной Сайды.

Тучи разошлись, выглянула большая полная луна, все вокруг засверкало голубым светом. От правого берега Сайды к левому протянулась дрожащая светлая полоска. Вода, набегая на гальку, чуть слышно плескалась у берега. Где-то далеко монотонно и глухо шумел перекат.

Шипели в костре мокрые осинки и топольки, да иногда потрескивал сушняк, вспыхивая как порох.

Вымокшая вторично одежда сохла медленно. Геннадий повернул обратной стороной вкладыш Вериного мешка к огню, подбросил дров в костер, сел рядом, закутавшись в плащ. Вытянул ноги, поднял отвороты сапог, прилег на бок лицом к огню. Мерзла спина. А грудь и живот припекало. Высокие резиновые голенища сапог накалились так, что ногам стало нестерпимо жарко.

Он засмотрелся на костер, наблюдая, как огонь сначала выпаривает из мокрых поленьев воду, заливая сушняк, а потом, когда вода испарится, сушняк снова быстро и ярко разгорается, и пламя охватывает сырье. Вот начинает медленно загораться одно полено, другое, третье…

Он обнаружил вдруг, что с закрытыми глазами приятнее сидеть у костра, сидеть и слушать, как плещется на реке вода, как вдалеке шумит перекат.

А напротив, через костер, спала Вера. Капризная девушка Вера. Красивая даже тогда, когда сердится.

В детстве он не терпел рыжих мальчишек и девчонок. Но это в детстве. Вот, допустим, Вера. Он и представить не может, как бы она выглядела, если была бы блондинкой. А если бы черноволосой?! Походила бы на цыганку, что ли? Нет, пожалуй, лицо у нее очень русское. И эта падающая на лоб прядь… Она лежит по другую сторону костра. Чтобы оказаться возле нее, надо всего лишь перешагнуть через костер.

Сухие дрова потрескивали. Река плескалась. Перекат шумел.

Неужели она спит? Притворяется! Закуталась в белый вкладыш и лежит, думает… А вот интересно, о чем думает любая женщина в таком положении, в тайге, когда рядом мужчина и никого больше на много километров вокруг? Неужели и о нем, о Геннадии, можно подумать что-то такое? И тут же возразил себе: а почему нельзя? Он святой, что ли?

Потрескивали сухие дрова. Плескалась река. Шумел перекат.

«Все перекаты, да перекаты. Послать бы их по адресу…» — этот мотив зазвучал в нем совсем неожиданно, и он даже удивился, почему вдруг вспомнил эту песню? Веки его медленно смыкались, но и закрытыми глазами он видел костер, нет, не просто свет костра, а различал языки пламени, возникающие не у самых поленьев, а чуть выше, и слышал, чувствовал, как кто-то невидимый тяжело давил ему на затылок, пригибал голову к костру и еле слышно шептал: «Терпи, терпи, сейчас будет теплее, теплее, теплее…» И он покорно склонял голову к костру, и ему приятно было, что с каждой минутой становилось все теплее, теплее, теплее.

Очнулся от холода. Спина замерзла, по ней мурашки бегали. Ничего не соображая, взглянул на костер. От сырых поленьев остались дымящие головни. Может, от едкого дыма он проснулся, а не от холода? Ах, черт возьми! Задремал! По привычке взглянул на часы. Стоят, проклятые… Наломал сухих палок, подбросил на угли, раздул огонь. Язычки пламени с треском, прожорливо набросились на сухие прутья, потом перебрались на поленья. Луна будто сместилась, плыла теперь ниже, ближе к темной линии горизонта. Проверил белье, висящее вокруг костра. Снял кое-что. Осторожно, крадучись, подошел к Вере. Она дышала ровно, глубоко. Значит, спит, угрелась. В мешке сейчас тепло, жарко даже, потому что рядом снова разгорелся костер.