Сходил к реке. Умылся. Покурил. Вспомнил о той пачке сигарет, что подмокла, когда бродил по реке. Выкрошил табак на лист бумаги, хорошо, что она осталась в рюкзаке, — положил сушиться к костру: пригодится еще.
Зябко поежился. Увидел на песке фляжку. Поднял, поболтал. Посудина — слава богу! Восемьсот граммов было. Ну, сто, пожалуй, Вера израсходовала на медицинские цели. Еще сто пятьдесят, наверное, выпили с ней. Итого — двести пятьдесят. Сделать, что ли, так, чтобы осталась ровно половина? Согреться? Нет! Пока и костер греет.
Присел. Сырые поленья полыхали теперь жарко, в полную силу. Снова накалилась резина сапог. А спина — ну словно инеем покрылась, он даже чувствовал, как холодные иголки впивались в тело. Плащ, конечно, не грел. Под этим плащом только от пыли спасаться в кузове машины.
Повернулся спиной к костру. Через минуту тяжелые веки медленно сомкнулись. Геннадий провел по глазам Ладонью. Нет! К черту все это! Надо выспаться. Завтра снова шагать, шагать, шагать…
Переставив колья с поперечными жердочками подальше от огня, перенес на них свитер, рубашку, спальный мешок, поставил рядом с кедами сапоги.
…Еще вспомнилась дорога в Макаровское. Ночевали там, где заставала ночь. Шоферы спали в кабинах. А все остальные ставили для себя палатку. Корешков и Геннадий ложились по краям, в середке — девушки. Вера — рядом с Геннадием. Да, но там же на каждого был отдельный спальный мешок. А сейчас она лежит в его мешке, рядом. Почти раздетая. Спит. А может, и не спит…
…В поле Вера всегда была в купальнике, работала и загорала, не теряла времени. Фигурка у нее такая, что не стыдно в купальнике хоть… по городу пройтись. Бронзовое налитое тело. Лифчик плотно облегал тугую грудь.
Сейчас Вера лежит в двух шагах от него. Даже без лифчика, который сохнет у костра… Нет, хватит! Довольно!
Он встал. Подумал. Обошел вокруг костра, подтолкнул ногами откатившиеся угли в костер, и решительно шагнул в сторону Веры.
Она по-прежнему дышала ровно, глубоко. Он осторожно, еще раздумывая, погладил рыжие волосы, выбившиеся из-под вкладыша.
— Вера… Проснись, пожалуйста, Вера… — Дотронулся до плеча, почувствовал, как вздрогнула Вера.
— Ой! Кто здесь? — Подтянула к подбородку вкладыш, лишь потом с большим трудом, напрягаясь, открыла глаза. — Геннадий?! — и вдруг поджала колени к животу и еще раз испуганно повторила: — Геннадий?? Что вы… что ты, Гена?!
— Вера… Вера, — говорил он, не зная с чего начать, повторяя несколько раз ее имя. — Вера… Ты меня извини, что я тебя потревожил, но надо же найти какой-то выход. Я так больше не могу. Я замерз. А завтра…
— Гена! — окончательно проснувшись, крикнула она. — Геннадий! Вы с ума сошли!
Он-то, конечно, понял ее. И этот крик, и эти широко раскрытые от страха глаза. Она могла подумать о нем все, что угодно, и она уже подумала о нем это все, но она не могла знать, зачем он ее разбудил, что думал он.
Он посмотрел на нее с сожалением.
— Эх, Вера…
Она опять не поняла. Села, закутавшись во вкладыш, заговорила быстро, сбиваясь:
— Геннадий… Гена!.. Как вам не стыдно?! Уходите от меня сейчас же. Напоили меня, а теперь…
Он не пошевелился, не сдвинулся с места, выслушал, сказал тихо, спокойно, твердо:
— Вот что, Вера. Давай-ка без крика и шума. Кстати, тебя могут услышать здесь только медведи да белки. Вчера я очень мало спал. Сегодня не сплю совсем. А завтра с утра снова идти…
Она засуетилась, заговорила быстро, попыталась даже выбраться из мешка, забыв, что почти раздетая:
— Конечно, конечно, Гена… Ложитесь. Сразу бы так и сказали. А я посижу у костра. Конечно, и тебе надо выспаться…
— Нет! — жестко сказал он. — Спать надо и тебе. У нас продуктов на сутки. Если ты к утру разболеешься, мы застрянем в тайге. И тебе надо выспаться, чтобы завтра быть здоровой. Ну, Верочка… Короче: мы будем спать. И ты будешь спать, и я. И в одном мешке.
— Нет! — снова выкрикнула она и сжалась. — Не будем!
— Не надо волноваться, Вера. Не заставляй меня кричать. Отворачивайся, завертывайся во вкладыш. Твой вкладыш уже высох, я буду спать в нем. Ну пойми, Вера, что иного выхода у нас нет. И не путай меня, пожалуйста, с Мишкой.
— Нет! Нет! — Вера, защищаясь, выставила из спальника ладони. — Нет… С Мишкой… Все вы такие…
— Ну, знаешь! — повысил голос Геннадий. — Знаешь?! — И удивительно спокойно закончил — Подвинься, Верочка. Я очень устал.
Геннадий втолкнул в мешок свой вкладыш, ногами влез в него, стараясь не прикасаться к Вере, хотя это было невозможно: мешок сшит на одного, а если в крайнем, случае двое в него влезут, им придется спать в обнимку.
Застегнул пуговицы на чехле. Так же, как Вера, закутался с головой вкладышем, примолк.
Они лежали спина к спине. Он не слышал всхлипываний Веры, но чувствовал, как вздрагивала она всем телом, и эти мелкие вздрагивания передавались ему.
Через минуту спине стало жарко, как у костра. Попробовал хотя бы плечом отклониться от Веры, однако мешок потащил за ним и ее. Снова они лежали спина к спине.
— Вера, — глухо, не поворачивая головы, сказал он. — Ложись на правый бок. Так будет удобнее.
Она всхлипнула, он не стал ее успокаивать. Потом Вера медленно, через живот, перевернулась на другой бок, замерла. Она ухитрилась так теперь лечь, так плотно прижалась к задней стенке мешка, что он почти не чувствовал ее. Но знал: стоит только на сантиметр двинуться назад, вновь прикоснешься к горячему телу…
— Теперь устраивайся окончательно и спи. Постарайся заснуть.
«Постарайся заснуть…» Это он ей посоветовал. А ему кто пожелает спокойной ночи? Так манило в сон у костра, где его съедали комары и от холода коченела спина, а сейчас и от комаров надежно укрыт, и спина в тепле, но вот усни-ка тут!..
Черт бы побрал этого Олега Григорьевича с его характером!
И Вера не спала. Осторожно, медленно, в несколько приемов она вытащила правую руку из-под себя и еще более осторожно подтянула ладонь под щеку.
Только бы не заснуть, только бы не заснуть, пока он не спит.
А, может, он уже спит? Ну, не поверят же девчонки, когда узнают, что они спали в одном спальнике… А от кого узнают?!
Ну и пусть не верят! Им-то что сейчас?! Приехали с поля, спят в теплых комнатах интерната, и никаких забот у них нет…
Глаза, высохшие от слез, слипались.
Левая рука, которая лежала на бедре, скатывалась в сторону Геннадия.
Не спать, не спать, не спать…
А веки стали тяжелыми, тяжелыми. Рука немела. Подтянула ее к лицу, как и правую, положила ладонь под щеку. Жарко. Протянула руку чуть вперед, теперь стало удобнее.
Лежала и боялась пошевелиться.
Уже в полусне почувствовала, что ее клонит влево. Вздрогнула, испугавшись, что разбудит его, снова замерла, вытянувшись в струнку, прижавшись спиной к стенке спальника. Но в таком положении быстро устали ноги. Чуть согнула их и тут же отвела назад, прикоснувшись к ногам Геннадия. А он даже не пошевелился, как лег, так и лежит…
Слезы снова потекли по щекам: она попыталась, забрав в горсть край вкладыша, словно промокашкой, убрать их с лица, но при этом задела плечо Геннадия. Замерла. Ни движения. От его плеча пахло тайгой, дождем и «дэтой».
Лежала неподвижно и думала только об одном: не уснуть, не уснуть, не уснуть… И, конечно же, заснула.
…Спать, спать, спать, — думал Геннадий. Во что бы то ни стало спать. Не отвлекаться. Думать только об этом, ни о чем больше. Завтра рано подыматься и снова шагать, шагать… Один шаг, два, десять, тысячу…
А к ней и шагу не надо делать, стоит только повернуться…
Тьфу, дьявол!
Вспомнил, читал где-то, чтобы отвлечься, надо считать. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Интересно, а где конец счета? Тысяча? Две?..
Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один…
Ей двадцать один год… А ему двадцать четыре… Три года их разделяют…
Ничего их не разделяет!
Сантиметры их отделяют друг от друга… Тонкие вкладыши….
