Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В ночь с 19-го на 20-е с помощью нашей видеокамеры делали записи Обращения и Заявления Михаила Сергеевича. Работали всю ночь, чтобы было несколько пленок.

Эти документы, в том числе и письменное заключение нашего врача о состоянии здоровья Президента, мы распределили среди тех, кому полностью доверяли.

Корр.: Кто эти люди?

Р. М.: Я бы не хотела называть имена, чтобы не обидеть других. На даче оставалось немало людей — помощник Президента СССР, стенографистки, обслуживающий персонал… Мы отдали им пленки, чтобы они сохранили их. А потом, когда представится возможность, вынесли видеозаписи с территории и когда-нибудь предали гласности.

Корр.: То есть вы рассчитывали на самое худшее, хотели, чтобы правда о президенте и его семье, даже если вас уже не будет, дотла до людей?

Р. М; Да, мы хотели именно этого.

Корр.: Теоретически заговорщики могли уничтожить всех, кто был на даче, чтобы не оставлять свидетелей…

Р. М.: Но это уже сложнее… Мы выходили на территорию дачи и к морю с определенной целью — чтобы как можно больше людей видели: Президент жив и здоров… Ведь за нами вели постоянное наблюдение — со скал, со стороны моря — с кораблей. Чем больше людей увидят нас, тем труднее потом будет скрыть правду… И еще: старались держаться как обычно, спокойно, чтобы морально поддержать всех, кто был вместе с нами задержан, а по сути интернирован.

Корр.: Вы были полностью уверены в той охране, которая осталась с вами на даче?

Р. М.: Вечером и ночью 18 августа, после того как мы узнали о поведении Плеханова — начальника управления охраны КГБ, и о том, что Медведев уехал (это два главных лица, ответственных за охрану Президента), скажу откровенно, не давала покоя мысль: будет ли выполнять оставшаяся охрана указания своего руководства или будет защищать нас?

И очень важно, что уже утром 19-го мы знали: наша охрана осталась с Михаилом Сергеевичем. Пришел старший и сказал: «Михаил Сергеевич, мы с вами».

Корр.: Как вы возвращались в Москву?

Р. М.: Вызволение из блокады… Это произошло вечером 21-го. Об этом уже рассказывалось. Мы полетели вместе с российской делегацией на их самолете. Сидели все вместе — А. Руцкой, И. Силаев, Е. Примаков, В. Бакатин, наш доктор, вся наша семья. Крючков тоже летел в этом самолете, но был изолирован.

«Труд», 3 сентября 1991 года

Глава 15

«В СЛУЧАЕ МОЕЙ ВНЕЗАПНОЙ СМЕРТИ…»

Солнечным июньским утром 1992 года высокопоставленный квартиросъемщик одного из самых элитных домов в Москве проснулся как всегда рано.

Была суббота, располагавшая к некоторому расслаблению, но хозяин квартиры не терпел праздности. Он очень много в жизни работал и потому во многом преуспел, особенно на политическом и научном поприще, достигнув в них наивысших результатов.

Намереваясь спуститься вниз, чтобы забрать из почтового ящика корреспонденцию, он открыл дверь на лестничную площадку. То, что открылось глазам, заставило невольно отпрянуть.

К дверям его квартиры был прислонен… похоронный венок.

Совладав с собой, бывший член Политбюро, академик Александр Николаевич Яковлев через минуту уже иронично улыбался, глядя на столь неожиданный сюрприз, красноречиво свидетельствовавший о политических воззрениях тех, кто его приготовил. Жена выходила из шокового состояния дольше.

СЕНСАЦИОННОЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Двенадцатого октября 1992 года в Конституционном суде России продолжались слушания по «делу КПСС». В качестве свидетеля в этот день на заседание прибыл один из отцов-основателей перестройки и гласности Александр Николаевич Яковлев.

Слушания начались с изменения регламента. Суд проявил к именитому свидетелю завидную почтительность, мягкость и терпимость, перенеся начало заседания на час раньше. Причина уважительная: Александр Николаевич в тот день собирался лететь в Сорбонну читатьлекции, надо было собрать чемодан, и высшая российская судебная инстанция сочла данный повод веским и убедительным.

Регламентом поступились еще раз, когда председатель суда Валерий Зорькин на два часа увеличил время для ответов свидетеля на вопросы представителей КПСС. Это было абсолютно безопасно для президентской стороны, потому что, свидетельствуя, Яковлев не сказал ни слова в защиту партии, в руководстве которой он состоял тридцать три года. Наоборот, яростные наскоки представителей КПСС лишь вынуждали бывшего члена Политбюро выкладывать одну за другой тайны высшего партийного синклита, которые выбивали у его оппонентов почву изпод ног.

Яковлев умел держаться на трибуне, мастерски владел ораторскими приемами, позволявшими постоянно подогревать внимание аудитории. Остроумные колкости в адрес КГБ вызывали улыбки.

— Была ли прелюдия августовского путча? Да, нечто подобное происходило 28 марта, когда в Москву были введены войска. Зачем? Я спросил об этом Горбачева, и тот сказал, что есть информация КГБ: демократы готовятся к захвату Кремля. На предприятиях куются крюки. Мэр столицы Попов эту информацию прокомментировал так: «Да у нас даже веревок в Москве не хватит, чтобы забросить крюки на кремлевскую стену…»

Затронув тему КГБ, свидетель подробно поведал суду о практике борьбы с некоторыми инакомыслящими из партийной верхушки. Подслушивание и прослушивание было в порядке вещей. Иногда даже генсек не мог объяснить, по чьей инициативе это делалось.

Доведенный до кипения разоблачениями политического расстриги, один из представителей КПСС, профессор Рудинский, в упор, бездипломатничанья, спросил:

— Вы агент ЦРУ?

Свидетель умел держать удар. Под смех президентской стороны он сказал, что его американские хозяева считают Рудинского сотрудником израильской разведки.

Взаиморазоблачения агентов прекратил председатель суда Зорькин.

К числу сенсационных разоблачений, которые сделал Яковлев, относилось и заявление о готовившемся на него в недрах КГБ покушении.

Оно замышлялось зимой девяносто первого года, после того как Яковлев побывал в Прибалтике. Вернувшись в Москву, он вскоре убедился, что его телефон поставлен на прослушивание. А один старинный друг, генерал КГБ, предупредил:

— На тебя готовится дорожно-транспортное происшествие. Берегись.

И тогда еще не исключенный из КПСС Яковлев подошел к председателю КГБ Крючкову и сказал:

— Передай своим — они просчитаются. Я оставил письмо, и его опубликуют по трем адресам.

Письмо начиналось словами: «В случае моей внезапной смерти…»

ОПРОВЕРЖЕНИЕ ИЗ ТЮРЬМЫ

В момент, когда Яковлев озвучивал свое сенсационное разоблачение, касающееся намерения Крючкова, эксглава КГБ находился в следственном изоляторе «Матросская тишина», куда был помещен еще в августе девяносто первого года по делу ГКЧП. То есть пребывал под стражей четырнадцать месяцев — более года.

Услышав в тюремной камере о том, что Яковлев обвинил его в организации автомобильной катастрофы, Крючков изумленно всплеснул руками.

— Поразительная по своей беспардонности ложь! Причем не выдерживающая никакой критики!

Но кто мог услышать голос узника? Разве что его адвокат Иванов. Толстые тюремные стены отделяли подследственного от прессы.

Адвокат внимательно слушал своего подзащитного, который отрицал даже сам разговор с Яковлевым.

— Никогда Александр Николаевич не подходил ко мне с этим вопросом. Не говорил ни о каком письме. Дорожно-транспортное происшествие? Бред какой-то!.. Ничего подобного и в помине не было.

Крючков — человек сдержанный, немногословный. Годы работы в лубянском ведомстве наложили свой отпечаток и на манеру изложения мыслей. Аналитический ум сразу же сосредоточился на уязвимых местах обвинения.

— Что помешало Яковлеву обнародовать ставший ему известным «факт» раньше, еще в бытность мою председателем КГБ? Почему он поведал об этом только сейчас?

Адвокат тоже удивился. Действительно странно: человека предупреждают, что на него замышляют покушение, а он молчит.

122
{"b":"30688","o":1}