Первое время после освобождения к нему часто приходили журналисты. Спрашивали, считает ли он, что попал в историю? Ведь он был настоящим, классическим террористом последнего этапа жизни Советского Союза.

Относительно истории Шмонов говорил: нет, наверное в нее он не попадет.

Комментируя события в Буденновске, сказал, что это не терроризм. Террор — это убийство политического противника. Захват же заложников — не террор, это просто уголовное преступление.

Террор, по мнению Шмонова, многие одобряют. В Советском Союзе немало улиц было названо именами террористов.

— В июне девяностого года я направил письмо в Политбюро, — рассказывал Шмонов. — В нем я предупреждал, что попытаюсь их убить, если до первого сентября девяностого года они не организуют всенародный референдум. На него должны были быть вынесены вопросы о свободных всенародных выборах руководства, о введении многопартийной системы, о рыночной экономике — всего тринадцать пунктов. Если бы мои условия выполнили, я бы не стал мстить. Письмо я подписал псевдонимом. Оно до них дошло, потому что потом, уже на следствии, мне его показывали. Но до выстрелов на Красной площади меня по нему не вычислили.

Вот какой предупредительный террорист.

О мотивах своего поступка через пять лет после его совершения он рассказывал так:

— Почему я решил это сделать? Я считал Горбачева виновным в убийствах мирных людей девятого апреля восемьдесят девятого года в Тбилиси и двадцатого января девяностого года в Баку.

О причине неудачи:

— Видимо, целился я слишком долго — секунды две, наверное. Ко мне успел подбежать сержант, он ударил по ружью, и стволы задрались вверх. Первая пуля прошла над Мавзолеем. К сержанту подбежали другие охранники, вывернули ружье в противоположную от Мавзолея сторону, так что вторая пуля попала в стену ГУМа… Ружье я зарядил двумя пулями: правый ствол пулей «Полева», а левый — пулей «Спутник». Стрелял я неплохо. В армии со ста метров попадал в «девятку», диаметр которой всего пятнадцать сантиметров. А на Красной площади я стрелял с сорока семи метров и целил в голову. Так что шансы у меня были… Целиться, конечно, надо было побыстрее… Демонстранты мне, конечно, не мешали, а вот сержант опередил…

Остается лишь добавить, что обрез, из которого он хотел выстрелить в Горбачева, сейчас вывешен для обозрения в уютном особнячке с каланчой на Селезневской улице в Москве, недалеко от станции метро «Новослободская». Там когда-то были пожарная охрана и полицейский участок. Сейчас — музей МВД.

Шестого июня 1991 года президент СССР прибыл в столицу Швеции — город Осло — с однодневным визитом.

За шесть лет пребывания в Кремле Горбачев нанес сорок один визит в двадцать шесть стран мира. С такой частотой в XX веке за границу не ездил, наверное, ни один руководитель великой державы. Не говоря уже о странах благополучных, мало кто из президентов, в чьих государствах было неспокойно, позволял себе роскошь так часто и на продолжительное время оставлять своих соотечественников.

Президент СССР руководил страной заочно, из-за границы, почти полгода — столько в обшей сложности он провел в зарубежных поездках.

Однодневных поездок у него было чрезвычайно мало — всего три. Первого декабря 1989 года в Ватикан, восемнадцатого ноября 1990 года — в Италию, шестого июня следующего года — в Швецию.

К шведам он приехал за получением Нобелевской премии мира.

Ее вручение было обставлено с большой помпой. Радушие, с которым принимали Горбачева на Западе, резко контрастировало с неприязненным отношением на родине.

Впрочем, и за рубежом, как сейчас стало известно, тоже не всегда обходилось гладко.

Серьезный инцидент произошел во время визита в Японию в апреле 1991 года. Японские власти в жесткой форме потребовали, чтобы советский президент не выходил из машины там, где это не предусмотрено программой. О непредсказуемом поведении Горбачева были осведомлены все.

Тем не менее договоренности спецслужб были нарушены. Раиса Максимовна, проезжая по токийским улицам, пожелала выйти из машины и пообщаться с народом. Прохожие тут же бросились к президентской чете и окружили ее плотным кольцом.

Охране советского лидера с огромным трудом удалось образовать коридор, чтобы Михаил Сергеевич с супругой мог двигаться по улице. Обстановка осложнилась еще и тем, что личная охрана Горбачева не имела оружия — по японским законам оно подлежало сдаче на таможне при пересечении границы. Безоружность лишала привычной уверенности, тем более что обстановка принимала угрожающий характер.

Японская молодежь скандировала явно враждебные лозунги, требовала возвращения Курильских островов. Агрессивность постоянно увеличивавшейся толпы возрастала. Сопровождавший президентскую чету посол Японии в СССР начал получать ощутимые тычки справа и слева. Толпа наэлектризовалась до такой степени, что достаточно было незначительной искры, чтобы рвануло пламя.

Оперативный отряд японской полиции двигался в конце кортежа. Получив сигнал о начавшихся беспорядках, полицейские включили сирены и поспешили на помощь. Их машины с ревом рванулись вперед, сметая все на своем пути. Студенты шарахались в стороны, некоторые оказались не столь увертливыми и получили серьезные травмы.

Через год, находясь в Чебоксарах и комментируя причину переноса сроков своего визита в Японию, Ельцин сказал, что японцы очень жестко поставили вопрос о Курилах:

— А ехать не с чем… Да, потом еще эти пикеты… Ичто же, как Горбачев в прошлый раз, бегать от студентов, которые устраивали демонстрации, и где-то там скрываться в подвалах от них? Нет, на такое унижение ни президент, ни Россия не пойдет.

Досадные происшествия за границей случались довольно часто, но советская пресса по вполне понятным причинам о них даже не упоминала. Наиболее известные инциденты имели место в Париже и Нью-Йорке.

Во французской столице президентская чета неожиданно вышла из машины на площади Бастилии, чего служба безопасности никак не ожидала. Михаил Сергеевич с супругой решили пообщаться с парижской публикой. Но она оказалась далеко не такой благожелательной и восторженной. На площади Бастилии кучковались бомжи, безработные, наркоманы далеко не европейского вида. Они с изумлением уставились на хорошо одетую паау, вышедшую из шикарного лимузина, и бросились к ним в надежде на щедрое подаяние.

Супруге советского президента было невдомек, что в Париже нет горкома партии и что эти люди пришли сюда отнюдь не по специальной разнарядке для встречи дорогих гостей.

Говоря языком лиц, отвечающих за безопасность, возникла аварийная ситуация. Толпа бродяг едва не смела каких-то чудаков, пахнувших дорогой парфюмерией, в надежде получить презент. Личная охрана Горбачева была скована, она не имела возможности двигаться. Откуда-то понаехали корреспонденты, начали снимать это безобразие — свалку, в ходе которой многие получили синяки и ушибы.

С огромным трудом охране Горбачева удалось подать его лимузин и увезти от опасного места. Проехав сотню метров, он приказал остановиться:

— Я сделал ход, обманул корреспондентов.

И снова толпа ринулась к странному субъекту, словно дразнившему ее.

Аналогичный случай произошел в США. Там Горбачева прикрывал американский охранник. Он навис над Горбачевым, прикрывая его своим телом, и без всяких деликатностей и извинений наносил удары по рукам, тянувшимся к советскому лидеру. Американский охранник свое дело знал туго: неизвестно, с какой целью тянут руки к московскому гостю. Опасаясь за его жизнь, сотрудник секретной службы начал подталкивать Горбачева к машине, пока наконец не усадил его.

Зарубежным поездкам Горбачева предшествовала огромная подготовительная работа. Сначала на место намеченного визита отправлялась группа из протокольных отделов аппарата президента и МИДа. Затем, за две-три недели до отбытия, вылетала другая группа, куда входила и охрана, готовившая пребывание. За час-полтора до основного вылета отправляли еще один самолет — с питанием, сопровождавшими лицами, другой охраной. Отдельным самолетом доставляли основную машину Горбачева и машины для прикрытия.