– Мне крупно повезло, – поделился он. – Уломал самого Корнера, того, который Болтун. Я-то и не в курсе был, что он вообще в Англии, хорошо, светская хроника подвернулась.

– Кто это – Корнер, который Болтун?

– Ну ты даешь, старина, – о Болтуне не слышал! С другой стороны, где тебе и слышать было, ты ж на этом своем ранчо сидел, в сытой Кении, и в ус не дул. А вот задай ты такой вопрос в настоящей Африке – под настоящей Африкой я разумею территорию от Чада до Мозамбика, – тебя бы точно шутником сочли. Болтун – он интереснейший персонаж. Посмотреть на него – просто дикая тварь из дикого леса, усомнишься, ей-богу, что ножом с вилкой владеет. А на самом деле Болтун – епископский сын, учился в Итоне и Оксфорде со всеми вытекающими, вдобавок на скрипке пилит, что твой Паганини. Он во всех списках есть.

– В списках музыкантов?

– Нет: в списках бравых вояк. А ты кого приведешь, если, конечно, позволительно такие вопросы задавать?

– Пока не знаю.

– Ну-ну. Я-то думал, у парня вроде тебя куча знакомых.

Эпторп все еще дулся из-за недоразумения с Ричи-Хуком.

На Рождество Гай напросился к Бокс-Бендерам. Анджела написала, что Тони тоже дали отпуск. Гаю удалось перехватить Тони в Лондоне. Таким образом, вопрос с гостем был решен в последний момент. Дядя и племянник отправились на вечеринку алебардщиков. Тогда-то они впервые увидели друг друга в военной форме.

– Да, дядя Гай, здорово же ты вырядился. Я бы ни за что не простил себе, если б такое зрелище проворонил, – констатировал Тони еще на вокзале.

– Вот-вот: меня тут все дядей называют. Сам убедишься, – отвечал Гай.

Они пошли по гравийной дорожке к казармам, где были устроены комнаты для гостей. Встречный алебардщик отдал честь. Тони вяло потянулся к козырьку, каковое обстоятельство немало покоробило Гая.

– Послушай, Тони, может, в вашем полку это в порядке вещей, только у нас, у алебардщиков, принято отвечать на приветствие четко и с энтузиазмом.

– Дядя Гай, неужто надо напоминать тебе, что я старше по званию?

Зато потом, в течение всего вечера, Гай ужасно гордился племянником. Действительно, Тони был такой видный в форме цвета хаки, с черными кожаными ремнями. Гай представил его председателю клуба.

– Значит, вы только что из Франции? В таком случае воспользуюсь служебным положением – посажу вас рядом с собой. Хочу из первых рук узнать, что там происходит. По газетам ничего не поймешь.

Болтун Корнер бросался в глаза безо всяких дополнительных церемоний. Дочерна загорелый, угрюмый тип, с седыми, стриженными бобриком волосами, он не отходил от Эпторпа. Ясно было, почему Корнера причислили к разряду дикарей; била в лоб и ирония прозвища Болтун. Корнер крутил головой, сверкал взором из-под кустистых бровей, будто прикидывал, как бы забраться повыше да устроить себе ненадежное убежище меж потолочных балок. Расслабился Болтун, лишь услыхав знакомое: «Когда ростбиф английский был нашей едой, / Зажигал он отвагу в крови молодой…»[12] При этих звуках Болтун просиял, навис над Эпторпом и забубнил ему в ухо.

Гай с Тони прошли под хорами, на которых помещался оркестр. Клуб встретил их многоголосым гулом. Они заняли места возле стола. Президент стоял в центральной части, напротив вице-президента. Тони хотел было усесться до молитвы, но Гай вовремя его одернул. Оркестр замолк, раздался стук молоточка, капеллан прочел молитву. Снова заиграл оркестр, и одновременно возобновился гул голосов.

Подстрекаемый старшими офицерами, Тони принялся говорить о службе во Франции, о полевых навыках, ночных патрулях, минах-ловушках, об отважных юнцах – пленных немецких солдатах (правда, их он видел не больше дюжины) и об идеально продуманных вражеских наступательных операциях. Гай поднял взгляд на Болтуна Корнера с расчетом увидеть трюк из арсенала головорезов, проделанный посредством ножа и вилки, но увидел трюк из арсенала завсегдатаев питейных заведений – Болтун по-птичьи повел головой, дернул запястьем и осушил бокал.

Ели медленно, наконец был подан десерт. Духовые ушли, а струнные спустились с хоров и обосновались в нише у окна. Разговоры стихли; музыканты пощипывали виолончельные грифы. Невероятным казалось, что ничейная территория, куда Тони совершал вылазки, лежит всего в нескольких тысячах миль от уютного офицерского клуба; еще невероятнее, эфемернее разнежившимся офицерам представлялась граница христианского мира, где велось – и было проиграно – великое сражение, откуда, из потаенных лесов, в эту самую минуту на восток и на запад везли свой обреченный груз теплушки.

Оркестр исполнил две вещицы (вторая была сугубо рождественская, с колокольным перезвоном). Дирижер, по традиции, представился президенту офицерского клуба. Для дирижера освободили стул рядом с Тони, капрал-официант принес полный бокал портвейна. Дирижер, потный, краснолицый, по мнению Гая, походил на человека из артистической среды еще меньше Болтуна Корнера.

Президент ударил молоточком. Все встали.

– Здоровье почетного шефа нашего полка, русской Великой княгини Елены.

– Боже, храни Великую княгиню.

Сия престарелая леди жила в Ницце, в крохотной комнатке, однако алебардщики продолжали пить за ее здоровье, памятуя о том, как в 1902 году Елена, юная и прекрасная, милостиво согласилась принять титул почетного шефа.

Меж свечей поплыли колечки дыма. Явился табачный рожок, точнее рог, массивный, оснащенный миниатюрными серебряными ложечкой, молоточком и щеточкой. Эти приспособления следовало использовать в строгом порядке. Нарушителю грозил штраф в полкроны. Гай принялся объяснять племяннику тонкости табачного священнодействия.

– Вот скажи, Тони, у вас в полку есть что-нибудь подобное?

– Нет, у нас куда скромнее. Я под впечатлением.

– Я тоже, – сознался Гай.

Из столовой каждый выходил в меру навеселе; каждый, кроме Болтуна Корнера. Дикарь, вопреки происхождению из духовенства, Корнер не устоял перед соблазнами цивилизованного мира и был уведен в неизвестном направлении. Если бы Гай гнался за всеобщим признанием (а по мнению Эпторпа, он гнался), ему самое время было бы торжествовать победу. Но Гай ничего не торжествовал, а просто чувствовал чистый, невинный восторг от вечеринки в целом.

В буфетной имел место импровизированный концерт. Майор Тиккеридж, по простодушию, разразился неприличной сценкой под названием «Однорукий флейтист», весьма популярной у алебардщиков и новой для Гая; сценка имела успех. Серебряные кубки, обычно пенящиеся пивом, сегодня пенились шампанским; вскорости Гай самого себя застукал за иезуитским допросом капеллана.

– Вы ведь не можете не согласиться, что сверхъестественный порядок – это не довесок к порядку естественному вроде музыки или живописи, назначение которых – сделать повседневную жизнь сравнительно сносной? Сверхъестественный порядок и есть жизнь. Сверхъестественное и есть реальность, а то, что мы называем реальностью, на самом деле только тень, игра воображения, галлюцинация. Разве не так, падре?

– Ну, в известной степени… – мямлил капеллан.

– Нет, вы не поняли. Дайте иначе объясню…

Капелланова улыбка оформилась, еще когда Тиккеридж взялся представлять однорукого флейтиста, – так улыбается канатоходец, чтобы скрыть страх и отвращение к толпе.

Начальник штаба затеял футбол с мусорной корзиной. С футбола плавно перешли на регби. Корзина оказалась у Леонарда. Ее перехватили, Леонард был повален на пол. Образовалась куча-мала. Эпторп не замедлил к ней приплюсоваться. Гай последовал его примеру. Прочие тоже не заставили себя долго ждать. В колене у Гая что-то хрустнуло. Затем его нокаутировали, и несколько секунд Гай не мог шевельнуться. Новоиспеченные офицеры вставали, отряхивались, дышали тяжело, утирали пот, трунили друг над другом. Колено ныло, тупо, но сильно.

– Дядя, что с ногой?

– Пустяки.

Отдали приказ расходиться. Тони повел Гая под руку.

– Надеюсь, Тони, тебе не было скучно?