Дики часто бил Клэр, у него это стало привычкой и настолько вошло в их семейный быт, что между ними уже даже не обсуждалось. Никто из них никогда даже не упоминал об этом, но Кит это так злило, что она плакала от ярости. Это были слезы бессилия: ей всего шесть лет, и она ничего не может изменить. Она часто воображала, как Дики предстает перед Богом и Бог говорит ему: «Я знаю, как ты обращаешься с мамой, ты очень, очень плохой человек, и я собираюсь отправить тебя в ад». Дики, конечно, приходит в ужас и начинает просить прощения, но уже слишком поздно, и ему теперь придется вечно гореть в огне. Кит представляла, как она связывает его, когда тот спит, пинает ногами и бьет кочергой, пока он не начинает плакать, но она все равно не останавливается — хочет, чтобы он понял, как несправедлив был по отношению к маме, и извинился перед ней.

На самом деле Кит знала, что все это очень глупо, потому что мама вовсе ее не любит и не была бы ей благодарна, даже если бы Кит удалось каким-то образом спасти ее, и Кит плакала из-за этого, но всегда только в своей комнате, когда ее никто не видел. Она научилась быть осторожной с людьми, и для нее было очень важно не плакать на людях. Когда плакала Тамсин, что случалось часто, она выглядела такой жалкой, с понуренной головой и текущими по щекам крупными слезами, что люди непроизвольно тянули к ней руки, чтобы успокоить. Плач Кит был сдержанным и одиноким; она не хотела, чтобы кто-нибудь при этом обнял ее, даже ее воображение не рисовало таких картин.

Она продолжала лежать под елкой, вслушиваясь, не доносятся ли новые звуки из библиотеки, но там было тихо. Она чувствовала, как сильно стучит ее сердце и как в груди разливается тепло. Она снова стала смотреть на дерево снизу, изо всех сил стараясь представить, как на нее падают снежинки, но теперь ничего не получалось. Затем она услышала, как открылась дверь библиотеки и узнала мамины шаги. Кит затаила дыхание. Клэр остановилась у подножия лестницы и посмотрела на торчащие из-под елки ноги Кит.

— Почему ты там лежишь? Ты испортишь свое платье.

Кит выползла наружу, а Клэр быстро отвернулась и пошла наверх, так что дочь не увидела ее лица, только прямую серую шерстяную юбку и кардиган со спины, да еще каблуки, стучащие по полированным ступенькам.

— Как мне все это надоело, Кит! Ты только и делаешь, что создаешь беспорядок и портишь вещи. Если это платье испачкалось, ты должна будешь переодеться. Ты слышала, что я сказала?

Гости начали сходиться ровно в час. Платье Кит было испорчено, так что ей пришлось надеть другое, для которого ее тело было слишком худым, и под поясом, затянутым потуже, юбка сложилась в складки, скрывая тощую фигуру. Кит стояла в тени лестницы и смотрела, как заходят люди, как они снимают свои пальто и шляпы. Длинный стол в холле был завален шинелями, мехами норки и лисы, шарфами и мужскими шляпами; девочке хотелось запрыгнуть на все это, закопаться поглубже и повертеться там, и ей пришлось спрятать руки за спину, чтобы остановить себя.

Перед домом Престон помогал ставить прибывающие автомобили. В паре машин были водители, которые отправились в кухню, чтобы ждать там своих хозяев. Элизабет хотела сэкономить бензин и отправиться на вечеринку через лес пешком, но Джилберт не желал даже слушать об этом. «Идти туда по грязи и возвращаться домой в темноте? Да ты с ума сошла!» Поэтому они поехали на машине, а Льюис подскакивал на заднем сиденье и постоянно бился плечом в дверцу, за что его все время ругали.

— Это наше третье Рождество с тех пор, как папа вернулся домой, — сказал он.

Для Льюиса точкой отсчета стало главное событие его детства, и с ним он связывал воспоминания своей жизни, сопоставляя, был ли тогда с ним его отец или нет.

Джилберт остановил автомобиль у ступенек, все вышли, после чего он отдал ключи Престону и поблагодарил его. Зима не была холодной, морозы еще не наступили. На улице было темно и сыро, а в доме все сияло огнями.

Во второй половине дня, в разгар веселья, Джилберт увидел, что Элизабет стоит в одиночестве спиной к окну с раздвинутыми занавесками, и направился к ней через толпу соседей и друзей.

— Нужно отдать должное Дики и Клэр: выпивки у них всегда хватает, — сказала она.

— Лиззи, ты обещала мне вести себя в этом отношении должным образом.

— Дорогой, я обожаю вечеринки.

— Ты ненавидишь их. И еще ты ненавидишь людей.

— Чушь. Люди очаровательны. Интересно, чем там дети занимаются? Думаю, вертятся вокруг праздничного пирога.

— Дики хотел потолковать со мной в своем кабинете. Или в библиотеке.

— В кабинете, или в библиотеке, или в оружейной комнате, или в синей комнате, или в розовой…

— Элизабет…

— Кстати, по линии какой королевской династии он вообще появился тут? Ох, какая же я глупая! Это ведь Северная линия[4], я не ошиблась? И она ведет сюда прямо из Камдена[5].

— Тс-с-с! Лиззи, ты тут продержишься, пока я вернусь?

— Разумеется продержусь. Я найду Томми Малхолла и буду с ним флиртовать.

— Вот этим и займись. И поешь чего-нибудь, а то пойдешь ко дну.

— Ха-ха! Увидимся позже, дорогой.

Он ушел, а Элизабет осталась ждать, повернувшись спиной к темным окнам.

Джилберт нашел Дики в библиотеке; тот стоял у камина, широко расставив ноги, и курил большую сигару, как будто репетировал роль Уинстона Черчилля. Джилберт подумал о Лиззи и улыбнулся.

— Дики, прекрасная вечеринка. Как всегда.

— Еще один год прошел.

— Интересно, будет ли следующий год хоть немного лучше?

— Похоже, что modus operandi[6] людей заключается в том, чтобы все запутывать и убивать друг друга. И тут уже ничего не поделаешь. Бренди?

Дики пригасил Джилберта на разговор, потому что собирался продвигать его по службе, и они оба это знали.

— Довольно забавно следить за всякими начальниками на ваших вечеринках. Все такие важные. А у тебя ведь есть квартира в Челси, верно?

— На Кэдоган-сквер.

— Ну конечно, мы ведь были там, не так ли? Думаю, что Элизабет все это не очень-то нравится. Скучные деловые обеды по старинке и все такое.

— Чепуха.

— Ну ладно, посмотрим. Клэр всегда замечательно справлялась с такого рода вопросами.

— Клэр — прекрасная хозяйка.

— Ну, она из такой семьи, сам понимаешь… — Он выдержал паузу, и в комнате словно бы стал витать дух высшего общества, к которому принадлежала Клэр, о чем они оба знали. — К тому же Элизабет не…

— Меня долгое время здесь не было.

— Знаешь, социальному статусу сейчас придается такое значение…

— Я понимаю.

— Клэр говорит, что редко видится с Элизабет. Интересно, чем они вообще занимаются, наши жены? Собственно, чем занимается Клэр, я себе представляю: она тратит мои денежки. — Он рассмеялся. — Насколько я знаю, Элизабет не очень любит ходить по магазинам, верно? Не слишком интересуется жизнью светского общества? Но, насколько мне известно, вечеринки ей нравятся.

— Она очень здравомыслящая.

— Не сомневаюсь. Не сомневаюсь. Но все-таки очень важно принадлежать к одному слою общества, верно?

Джилберта слишком переполняла злость, поэтому он не ответил, а только улыбнулся и кивнул.

— Тем не менее, принимая все это во внимание, я бы все равно хотел, чтобы старик Робертс передал тебе бразды правления. Начиная с апреля. Если тебе это интересно.

Он еще немного потянул разговор, не вдаваясь в подробности относительно зарплаты, а Джилберту что-то не нравилось — то ли сам Дики, то ли его манера говорить, то ли то, как он стоял; но он смирился со всем этим и сказал себе, что весьма доволен, и постепенно, уже к концу вечера, и в самом деле ощутил удовлетворение. Это было хорошее предложение, и он был рад, что получил его. Ему хотелось поскорее уйти, чтобы не видеть физиономию Дики, хотелось забрать Лиззи домой, где она была сама собой, и любить ее там. Она была слишком хороша для любого из них. У нее был свой взгляд на вещи. Она принадлежала ему, она была умной, просто восхитительной; он не знал, что она в нем нашла, но был благодарен ей за то, что она с ним.