Он дождался, когда человек уйдет на другую сторону дома, и пробежал по темной траве к окнам гостиной.

Теперь он мог видеть ее. Она сидела на коврике у камина с котенком и была полностью поглощена игрой с ним. Она поджала под себя ноги, и ему хотелось взять ее на руки — прямо в таком положении, свернувшуюся, — и обнять. Он смотрел на нее и очень хотел, чтобы она подняла свой взгляд на него.

Тамсин что-то сказала Кит, чего Льюис не расслышал, после этого Кит встала и отошла в сторону. Следя за ней из темноты, Льюис видел, как она остановилась в дальнем конце комнаты возле радиоприемника. Она нагнулась к нему и начала крутить ручку настройки. Сейчас она находилась в каких-то четырех футах от него, по ту сторону разбитого окна. Льюис посмотрел направо, откуда вот-вот должен был появиться охранник. Кит сосредоточено искала нужную волну и хмурилась. Наконец она нашла Третью программу, еще немного покрутила ручку, настраиваясь на нее, затем раздался голос Тамсин, Кит подняла голову — и увидела его.

Ее глаза остановились на нем. Она изменилась. Льюис знал, что сейчас из-за угла выйдет тот человек, но не мог сдвинуться с места; он просто стоял, смотрел на нее, другую, и думал, что это он заставил ее стать другой.

Она медленно открыла рот, набрала воздуха и выдохнула:

— Вон там!

Больше Льюис не стал ждать; он побежал, и только потом из-за угла появился полицейский, Дики через всю гостиную подскочил к Кит, обхватил ее руками, спросил, что она увидела в окне, и обнял ее, после чего они оба выглянули в сад.

На этот раз его уже преследовали. Вскоре после того как он достиг леса, он услышал позади себя шум и голоса. Обернувшись через плечо, он увидел за собой огни, мерцавшие за деревьями.

Он сошел с тропинки и попытался идти быстрее, но было слишком темно. Он не видел даже своих вытянутых вперед рук и деревьев на пути. Он словно ослеп, если не считать того, что, обернувшись назад, он мог видеть свет фонарей. Они продвигались быстрее, потому что видели, куда идут, а он, двигавшийся как слепой, не мог уходить от них с той же скоростью, с какой они преследовали его. Они пока еще не видели его, но уже приближались. Его охватила паника. Он бежал и падал, а упав, пытался ползти по земле, потому что не было особой разницы, стоит он на ногах или нет.

На пути ему попадались кусты ежевики, стволы деревьев, заросли папоротника, канавы, но он не соображал, на какие препятствия натыкается. Его преследователи все приближались, и когда он опять упал, на этот раз споткнувшись о поваленное дерево, то заставил себя прижаться к земле, как можно сильнее вжаться в нее, стараясь не шевелиться и не издавать никаких звуков.

Он слышал, как они идут. Он боялся их, но хуже всего было то, что все они были нормальными людьми, и это объединявшее их обстоятельство сплачивало их. Они к тому же знали, где находятся, каждый был частью чего-то, и это внушало им уверенность.

Они приближались.

Он даже хотел, чтобы они нашли его, но это означало, что его снова схватят, снова будут бить. Он представил, как его тащат, как опять запирают в камеру, и зажал себе ладонью рот, чтобы не закричать, чтобы не позвать их, и только еще сильнее вжался в землю.

Рядом с ним скользнул луч света. Он увидел упавшее дерево, причудливо подсвеченный подлесок, затем снова наступила темнота, еще более плотная, чем раньше. Он закрыл глаза, чтобы погрузиться в свой собственный мрак.

Они разговаривали между собой без напряжения и рассудительно, они не знали, куда им идти. Какое-то время они шли молча. Льюис открыл глаза и увидел пляшущие по земле лучи фонарей, но не рядом с ним, а в отдалении. Один из голосов произнес:

— Сюда!

Это сказал не ближайший к Льюису мужчина, а другой, и тот, что был ближе к нему, прошел мимо, и шаги его прозвучали тяжело, буквально рядом с ним.

Они двинулись дальше. Они разговаривали, причем не всегда о нем, иногда совсем о других, нормальных вещах, и он снова им позавидовал, а когда они прошли, он остался тихонько лежать на месте.

Он вытер лицо и обнаружил, что оно мокрое от слез. Лежать, уткнувшись лицом в грязь, плакать от страха и даже не чувствовать этого из-за охватившего его ужаса — что могло быть хуже? И еще Кит, которая так посмотрела на него. Ее все это время били, а он не знал об этом, не приходил к ней на выручку, и ему было стыдно из-за этого. Его упрячут за решетку, и он не сможет ей помочь.

Он встал.

В темноте он постоянно терял равновесие, но теперь он уже мог видеть разницу между землей, деревьями и небом. Он пошел туда, где темнота не казалась сплошной. Он не знал, был ли это край леса или просто какой-то просвет — но тут он увидел реку.

Его кожа ощутила дуновение ветерка. Река сияла. Она сияла потому, что все небо было усыпано звездами. Он посмотрел вверх. От звезд исходил свет, который мягко омывал все вокруг и не был похож на белый лунный, и теперь Льюис видел деревья вокруг прогалины и воду впереди себя.

Сначала это место узнал прячущийся в нем десятилетний мальчик: это был тот самый участок реки с затопленным остовом лодки. Он подошел к кромке воды, где стоял тогда, и увидел свою плывущую маму.

— Ладно!.. Этот проклятый руль. Сейчас вытащу его.

Река казалась неподвижной, но он слышал плеск воды. Он чувствовал, как вода вокруг него смешивается с горячим воздухом, потом воздуха становится меньше, остается одна вода. Он вытянул вперед руку, но она уперлась в землю, потому что теперь он стоял на коленях; он смотрел не моргая, в открытые глаза затекал едкий пот, он чувствовал песок и камни на своем лице. Он слышал собственное дыхание.

Он спал и видел сон, но не знал, что спит, а когда вспоминал об этом потом, всегда воспринимал это не как сон, а как что-то на самом деле происходившее с ним, со всей четкостью и красотой действительности, а возможно, даже с большей четкостью и красотой.

Льюис не видел свою маму девять лет. Он исключил из своего сознания ту часть себя, которая скучала по ней, как и ту, что помнила ее, и поэтому, когда она вышла к нему из-за деревьев, это был настоящий взрыв воспоминаний — больше, чем просто неожиданность. Прошло уже очень много времени с тех пор, как он видел ее в последний раз, а сейчас она шла к нему своей обычной походкой. На ней было платье с короткими рукавами, с розовым рисунком на зеленом фоне. Видимо, он лежал на земле, потому что, когда она подошла, то присела, чтобы быть ближе к нему. Он видел ее щеку и сколотые сзади каштановые волосы. Он всматривался в ее лицо. Теперь он понял, что у них с ней глаза одного цвета. Раньше он этого не замечал. Было достаточно светло, чтобы он мог хорошо видеть ее, хоть это было ему и непонятно, потому что по-прежнему стояла ночь. «Наверное, все дело в звездах», — подумал он. Небо было ими просто усеяно.

Она взяла его за руку; ее руки были твердыми, ему всегда нравилось, что они у нее сильные, а вовсе не хрупкие. Она держала его за руку, его мама, и, склонившись над ним, смотрела на него. На ней было ее жемчужное ожерелье, которое свесилось и стало раскачиваться, когда она наклонилась к нему. Она поцеловала его в лоб. Затем она снова выпрямилась, она выглядела счастливой и совершенно нормальной.

Она не уходила; она ждала вместе с ним, а он слишком устал, чтобы продолжать смотреть на нее, хотя ему и хотелось этого, и поэтому закрыл глаза. Она еще подержала его за руку, а потом забрала свою руку, а когда он проснулся, вокруг пели птицы, выпала крупная роса, и сбоку сквозь деревья пробивались лучи поднимающегося солнца.

Небо было пронзительно голубым.

Он встал. Он замерз и чувствовал себя неприятно в своей одежде, пропитанной потом, росой и грязью. Он стоял у воды и слушал пение птиц; это были голоса черных дроздов и еще множества каких-то пичуг, которых он не знал. Ему было не по себе, он чувствовал себя грязным, поэтому разделся и вошел в реку. Вода была ледяной, и, едва сдержавшись, чтобы не вскрикнуть, он немного поплавал, разогреваясь, затем погрузился под воду с головой, вынырнул, отряхнул воду с волос и умылся. Он попил немного прямо из реки. Вода была чудесной на вкус, холодной и мягкой. Он надеялся, что она достаточно чистая для питья и он не заболеет от этого.