за цигарой утра припомнив курильщик опиума. сон отвратно-ватный: журнал мурзилка, холодящий вальтер, раздвинутая похоть, тишина... вчера в прихожей фуэте вертела – каблук не выдержал сие нахальство тела и вырвался, оставив пятке гвоздь. так бесподобно женскость пробивалась во мне ко мне. и ей осталась малость – дойти до горла и излиться в плач по сломанному каблуку... 2001/11/14 смерть молекулки вплавляю свою тишину в разговор. женское – в женское: не по-библейски. люблю. не тебя. не себя. никого. никто задохнулся от ласковой лести, которая льет из моей тишины, такой неподатливой бабским болтушкам. люблю. не тебя. ласты выброшены на берег. и маска. и трубка. мне душно от этого тихого небытия. от жизни внутри. ты смеешься. и ало твой рот колосится. и небо – ты. я молчу, уцепившись за плоть одеяла, за плотный угольник, за плюшевый край, мне больно молчать безъязыкой улиткой. любовная крошка, как уголь – икра. любовная крошка по баночным литрам рассована. 2001/11/14 вспоминая мяту возраст лишил меня самого главного – мизинчики склеивать в знак равновесия... глупо кричать наизнаночку гландами – он это почувствовал тоже, и весь его мир развалился на черное/белое (читай: фотографии девушки познанной). некому хвастать своими победами и побеждать уже поздно (как поздно мне вкалывать сладкие, гранотоминные дозы лечебных надутотворенностей...) он это почувстовал. ты не томи его, нежно сломай полудетские ребрышки. не дай ему вырасти в яркого юношу, измятого женскими неврастениями. (кои давно я охапкою ношу где-то за щечкой...) ты растяни его смерть на секунду длиннее, (не плакала) чтобы успеть прошептать в назидание: «возраст лишил меня самого главного...» 2001/11/16 бб примята предательством, как трава на которой забыли газету пирушки, подстилку под совокупленья. не жалей меня, девочка, это бывает со всеми. 2001/11/20 садо водка
странно прекрасен мой нежный цветок суицид (я не о: пулях, веревках, карнизах, колесах), он зарождался, когда пробивались резцы в алом атласе тогда еще девичьих десен. он выпускал свои тонкие стебли, когда я колотилась по лужам троянской лошадкой. знаешь, как славно его лепестками гадать: любит-не любит. жениться меня приглашали... после – женились, забыв что цветочек-жетон много удушливей всяких любовных объятий. я не дарила его никому, даже той, что целовала меня до сиреневых пятен. я берегла его, как берегла бы дитя, если б смогла разродиться из чувства протеста. о, безобразно-спокойный закон бытия: самому тонкому нерву становится тесно в самой просторной норе. так, от жен уходя, мне оставалось казаться стервозной и скользкой. и нимфоманно-грошовой, и в чем-то позорной, хотя нежность к цветку беззастенчиво лузгала кости, и, наконец, дорезвившись до детских резцов, лопнула больно, звеня в полувлажной гортани... я пополняю собой батальон мертвецов, таю, таю тебя, ангел, и медленно таю. 2001/11/20 чумичка я вас, ма шер, скорее всего сгубило неумение быть идиоткой с высоким штилем. а потом Вы проснулись: господи, шо жэ было? и не пили вроде бы лишнего... или пили? вам, майн фройляйн, попроще бы стать, помягче – я ведь тоже – животное, плотское, как гангрена. мне плевать, что слезинка на кромке ресниц маячит, мне паршиво от чувства вины на ладонях прелых. вы, май диа, пойдите в ближайший бутик, оттолкнув ударенья, как это челюсти ловко. вы распущенной будьте, вы шибко богатой будьте, представляя рядом с собою аленделона... и, ко мне возвращаясь под вечер, забудьте планы на дальнейшее «вместе» под музыку вечных фрикций. и оставьте мне очень мало, предельно мало – обнаженную ножку, чтоб все-таки в вас влюбиться. 2001/11/20 любимой моей ты такая тоненькая, мне кажется, неровное дыхание может тебя поранить. ты такая солнечная, что недозволено в самом начале этой бредовой зимы. ты девочка, с устьем, свитым виноградными лозами. ты – женщина с устами, распочатыми мной. ты – мой смысл, моя нескромность, мое песнопение утром слипшимся горлом я провозглашаю тебя в принцессу линии жизни на моей похудевшей ладошке. я люблю тебя. 2001/12/01 |
