Знаете, я готов был отругать себя в последних выражениях за чрезмерную болтливость: действительно, ведь я выложил ему все, практически все, что знал об этом деле, — а он мне? Да ничего, кроме неких общих и туманных фраз, да еще в придачу шарахнулся как черт от ладана от Кольца Изокарона.

Но в этом, конечно, могло и не быть ничего особенного: о Кольце Изокарона, как о секрете полишинеля, знали, похоже, едва ли не все, с кем я уже успел на эту животрепещущую тему, так сказать, пообщаться. И испуг одноглазого мог быть объясним с любой точки зрения — к примеру, от кольца, подаваемого "не по правилам", шарахались, если помните, и ведьма и Карл…

Я приуныл — мало того, почти испугался — и, как это иногда, должно быть, случается с каждым, именно испуг подтолкнул меня к решительным действиям.

Я подошел к двери, слегка потянул за ручку — и дверь неожиданно без малейшего скрипа открылась. Что это? Мне доверяют? А вдруг — ловушка?

Но раздумывать было некогда: сразу за дверью начинался темный сырой коридор, и я пошел по нему, ощупывая по пути для ориентировки холодные влажные стены. Пару раз под ноги попадалось что-то мягкое и живое, с писком разбегающееся по сторонам, — крысы или мыши. Это было очень противно, но не в том положении находился я сейчас, чтобы обращать внимание еще и на крыс и мышей.

Впереди замаячил свет, и я пошел увереннее. Справа промелькнула сумрачная зарешеченная ниша, в которой я успел заметить нечто, свернувшееся на полу темным клубком, и ускорил шаг. Классифицировать своего ночного врага по Бюффону, Кювье или Дарвину я совершенно не был настроен. Более того, внутри меня все настойчивее поднималась и росла волна все большего трепета и беспокойства. И волна эта гнала и гнала меня вперед, к свету, который тем временем становился ярче и ярче.

Наконец я достиг лестницы — обычной садовой стремянки, приставленной к люку, из которого в подземелье и падал свет. Скорее наверх! Поднимаясь по лестнице, мысленно чертыхнулся — где же этот самый пресловутый сторож, который, если верить одноглазому, спас меня ночью, а сейчас был должен следить за чудовищем?

Я выбрался на поверхность, шагнул прочь от замаскированного развесистым кустом бузины отверстия в земле и… увидел…

Нет, я увидел не "сторожа". Я увидел лошадь. Да-да, обычную, не знатных кровей, деревенскую лошадь, которая стояла возле осины и, поскольку поводья ее были привязаны к нижней ветке, смирно щипала траву. На меня она слегка покосилась коричневым с кровавыми прожилками глазом, а потом вернулась к своему гораздо более интересному, чем моя персона, занятию.

Я огляделся по сторонам. Да, без сомнения, вокруг лежала т а с а м а я Каменная Пустошь. Не буду лишний раз вдаваться в детали и подробности того, что вам уже известно из записок покойного приятеля М., - скажу только, что при свете солнечного дня место это вовсе не выглядело зловещим. Нет, соответствующие атрибуты жанра — и дольмен, и камни, и остатки древней кладки, — все сохранилось по-прежнему, но казалось сейчас просто ветхим, заброшенным и дряхлым мусором, да еще и вдобавок густо поросшим вдоль и поперек буйной сорной травой.

Потом я огляделся повнимательнее — но так никого вокруг и не увидел. И тогда… тогда я поступил, возможно, не совсем благоразумно, даже, как выяснилось позже, совсем не благоразумно, однако в тот момент я вдруг понял, что делать мне здесь больше нечего: и этот таинственный циклоп, и его не известный мне собеседник за дверью… Нет, большое спасибо, конечно, но… Ну их всех от греха подальше! Буду нужен — найдут.

И Каролина! Ну как же это я забыл: она ведь в замке одна и теперь, наверное, беспокоится. Да нет, "беспокоится" — слабо сказано! Наверняка она сейчас просто места не находит от жуткого волнения за меня! Приятно, приятно сознавать, что даже в подобной глуши за тебя уже дергаются и даже переживают…

Я решительно подошел к лошади и твердой рукой отвязал ее от дерева. Потом взгромоздился в седло и уздечкой и каблуками направил смирное животное к просеке, которая, очевидно, должна была вывести меня на дорогу к деревне. Дороги этой я, понятно, не знал, но решил положиться на лошадиный инстинкт — тем более если она и сама вдруг оттуда. Кругом стоял в полном великолепии раскудрявый лиственный летний лес, и мы трусили по просеке, встречаемые и провожаемые испуганным гомоном мелких птах, сердитым стрекотаньем бдительных сорок и соек, и знаете, в какой-то особо возвышенный миг я даже почувствовал себя славным рыцарем, возвращающимся из дальних странствий к заждавшейся его даме сердца.

…Дама действительно заждалась. Когда, процокав по деревенской улице под неприязненными взглядами редких прохожих, я загарцевал уже по двору Волчьего замка, на крыльце появилась Каролина.

Я молодецки помахал ей рукой и лихо спрыгнул на землю, прикидывая, куда бы деть пока свою новую подругу, — желательно оставить где-нибудь на виду, иначе если одноглазый хозяин лошади заявится, он еще чего доброго решит, что я ее украл. Да нет, не спорю, конечно же, я ее украл, — однако не насовсем, а только лишь для того, чтобы поскорее добраться до соскучившейся дамы сердца.

И дама приблизилась.

И… отвесила мне порядочную оплеуху. То есть, обязательно отвесила бы, кабы я вовремя не перехватил ее нежную, но сильную руку. И верите, даже в таком, разъяренном, виде смотреть на нее было одно удовольствие — тонкие ноздри грациозно раздувались от гнева, ланиты пылали нервным осенним багрянцем, а глаза — глаза просто метали маленькие шаровые молнии.

— Но-но, дорогая, тпру! — сказал я одновременно обеим, Каролине и лошади, которая, испугавшись сердитых бросков хозяйки Волчьего замка, попятилась и тоненько-жалобно заржала. — Но-но! — повторил я, обращаясь теперь сперва к лошади, а потом нет. — Уймите, пожалуйста, свой пыл, милая, а то я еще воображу, что ваше необузданное поведение связано с ревностью из-за моей отлучки в течение целой ночи. — Помолчал и добавил: — Ха! И после этой трогательной сцены вы снова будете заявлять, что не посещали меня вчера, вернее, уже позавчера в спальне? — Хамство, конечно, — безудержное, наглое хамство, да только я не привык к посягательствам на цельность моей личной физиономии со стороны даже и хорошеньких девушек.

Но Каролина, кажется, и не услышала последних слов. Зло сузив глаза и став от того, на мой взгляд, еще прекраснее, она каким-то свистящим шепотом еле слышно произнесла:

— Где вы все это время были?

Я удивился. Но не слишком: ведь я же действительно не предупредил ее, что отправляюсь в свой ночной дозор. А мог? Мог!

— Послушайте, — относительно мягко сказал я. — Пообещайте, во-первых, что не будете драться, а не то вообще уйду, а потом и уеду. И во-вторых… Нет, сначала пусть будет во-первых.

Какое-то время она, словно разъяренная тигрица, буравила меня своими восхитительными глазами, но потом, видимо, осознав наконец, что со стороны сцена и впрямь выглядит забавной, неохотно кивнула, и рука ее в моей ослабла и медленно, но верно двинулась вниз к земле.

— И это правильно, — нравоучительно заметил я. — А то мне нужно держать еще и лошадь, которую вы напугали.

После этого я не торопясь привязал несчастную скотину к столбу и соизволил вновь обратить свое драгоценное внимание на Каролину.

— Хорошо, дорогая, — сказал я. — Поскольку вы больше не кидаетесь с кулаками, то "во-вторых" могу сообщить следующее: просто среди ночи я вдруг решил, что не лишним было бы навестить ваших милых друзей. Кое-что мне в них, знаете ли, не понравилось.

Губы Каролины шевельнулись:

— Каких друзей? — И застыли.

Я удивился:

— Что значит — каких?! Разве у вас здесь много друзей? Извините, но я имею в виду наших вчерашних гостей — крошку Лилит и почтенного господина Лугара.

Теперь глаза ее расширились:

— Кого?!

Я устало махнул рукой:

— Слушайте, Каролина, давайте оставим эти детские игры. Повторяю: папаша Лугар и его прелестная дочка показались мне подозрительными, и ночью я пошел к дому мельника, чтобы либо рассеять, либо подтвердить свои подозрения. Не скажу, правда, что мне удалось преуспеть в том и другом, однако…