Царь удалился на веранду. Аман смекнул, наконец-то, что дело его швах и бросился к царице, сидящей на диване, чтобы вымолить у неё пощаду. Он упал на колени, обливаясь слезами, и стал целовать её сандалии.

— Царица! Не вели казнить! Вели миловать!

Есфирь не зря прожила свои полторы сотен лет жизни. Её жизненный опыт был гигантским.

Она молниеносно ухватила придурковатого Амана за уши, плотно прижала его голову к своему царственному лону и заорала во всю глотку:

— Насилуют!

Все переполошились. Царь прибежал с балкона, как вихрь, и увидел свою любимую жену, распластанную на диване, а на ней — этого борова, Амана.

Аман отчаянно пытался вырваться, что-то бормотал, и только ухудшал ситуацию.

«И накрыли лицо Аману».

Вообще-то правильно. Чтоб не сказал лишнего.

— Что мне сделать с этим маньяком? Что сотворить с этим подлым насильником, этим Чикатиллой наших дней?

— Государь. Изволь выглянуть в окошко. Там стоит чудная виселица. Аман её построил, чтобы вздёрнуть доброго Мардохея.

— Ага. Так повесьте его на ней. Собаке — собачья смерть. Не рой другому яму… Ну и так далее. Приступайте.

Амана повесили. «И гнев царя утих».

Начался настоящий голливудский хэппи-энд. Аман болтался на дереве, Артаксеркс дарил Есфири кольцо и дом Амана со всем добром.

Есфирь выпихивала на паркет смущённого Мардохея: а вот, государь, виновник торжества, если бы не он — не видать бы нам в жизни счастья.

Перстень перекочевал на палец Мардохея. Дом Амана теперь принадлежал Есфири, а управляющим в этом доме был Мардохей.

Есфирь подобралась к главному вопросу вечера:

— Царь, надо бы как-то отозвать письма с указом об уничтожении евреев.

Артаксеркс почесал бороду.

— Дорогая моя царица. Я, конечно, всё понимаю, но, что написано царским пером, не вырубишь никаким топором. Давай определимся. Эти письма или подписаны мною, или нет. Если они написаны, то отзывать их поздно — в моей империи «вопрос уже решён окончательно».

Если же эти письма — ваши с дядей фантазии, то нечего переживать — ничего вашим землякам не угрожает.

Но, чтобы вас успокоить, сделаем так: напишите указ касательно иудеев — такой, какой вам нужен. А я подпишу. Ладушки?

Царица и её кузен радостно закивали курчавыми головами. И заскрипели перьями. Они мигом сочинили указ, а царь его подмахнул, не глядя.

Царь, возможно, и не видел, что подписывал, но мы можем и поглядеть. Давайте присмотримся к этому указу.

«…царь позволяет Иудеям, находящимся во всяком городе, собраться и стать на защиту жизни своей, истребить, убить и погубить всех сильных в народе и в области, которые во вражде с ними, детей и жен, и имение их разграбить…»

Ещё раз. Царь подписался под таким обращением: «Евреи. Я разрешаю вам собраться в местах вашего компактного проживания, перерезать глотки всем, кого вы посчитаете своими врагами, невзирая на пол и возраст, а имущество этих несчастных забрать себе».

Очень по-божески.

Ещё в указе говорилось о том, что все беды в персидской земле произошли от Амана, который, оказывается, был македонянином. Вот такая петрушка. Гонцы поскакали.

Мардохей вышел из дворца в золотом венце, в царской мантии и прочих побрякушках. Народ веселился и ликовал.

«И многие в тот день в стране сделались иудеями».

Почему бы и нет?

«…собрались Иудеи в городах своих по всем областям царя Артаксеркса, чтобы наложить руку на зложелателей своих; и никто не мог устоять пред лицем их…

И избивали Иудеи всех врагов своих, побивая мечом, умерщвляя и истребляя, и поступали с неприятелями своими по своей воле…»

Царю доложили о погромах по всей стране его великой. Он спросил у Есфири: «Теперь твоя душенька довольна? Чего ещё пожелаешь, любовь моя?»

Царица ответила: «Еще не всё, мой господин. Позволь нам делать то, что мы сделали сегодня, и завтра и послезавтра и … И позволь нам повесить всех сыновей Амана».

— Всех десятерых?

— Ну да. А чего мелочиться?

— Ладно. Вешайте.

Повесили. За один день иудеи умертвили в сатрапиях 75 тысяч человек. И веселились. И этот день они сделали своим национальным праздником.

Праздник называется Пурим. В этот день каждый иудей, даже если он трезвенник, просто обязан напиться до зелёных соплей.

Мы — не рабы. Рабы — не мы.

Рабы. Которых уже лет сто, как сделали свободными. Которые занимают главные должности в чужом государстве. Которые плюют на местные обычаи. Вдруг решили освободиться.

И вырезали по этому поводу всех неугодных в этой самой чужой стране. И назвали этот день самым светлым и весёлым своим праздником.

Странный народ — эти индейцы.

Иов был непорочным и богобоязненным середняком, который жил в земле Уц. Что за земля? Какая разница?

У Иова было 7 сыновей и 3 дочери. И 7 тысяч овец, 3 тысячи верблюдов, 1 тысяча волов, 500 ослиц. И много слуг. Именно в такой последовательности.

Иов был самым знаменитым человеком на Ближнем Востоке. Чем же он был знаменит?

Его сыновья поделили 7 дней недели — в каждый из дней кто-то из них устраивал в своём доме грандиозную попойку, на которую приглашал своих братьев и сестёр. Как видно, жилось им тяжело.

Попробуйте попить водочку каждый день — и вы поймёте, что эти парни были сделаны из крутого теста.

Иов каждый день спрашивал: всё ли у вас путём, дети мои? Дети отвечали: а как же! Папа удовлетворённо кивал головой.

В это время у бога случился диспут с сатаной. Бог начал хвастаться Иовом — какой он богобоязненный и праведный. Сатана в ответ заржал: «При таком бытовом благополучии, сударь, любой будет богобоязненным».

Бог задумался. «Вот, что — ты отними у него всё это, я разрешаю. И посмотрим, останется ли он в моём стаде».

Так на небесах заключили сделку. Сатану долго упрашивать не пришлось. В тот же день на стада Иова напали враги. Весь скот угнали, а пастухов перебили.

Дом, в котором без просыпу выпивали все детки нашего праведника, завалился молодым пьяницам на голову. Все погибли под брёвнами.

Иов почесал затылок. Да-а! Вчера у него ещё было всё, а сегодня уже нет ничего. Что делать? Ничего. Что тут поделаешь? Судьба. Хорошо, хоть сам живой — и за то спасибо, боженька.

Бог победоносно глянул на сатану. Тот пожал плечами. «А что ему сделалось? Ничего. Он-то ведь целым остался».

Бог предложил ещё пари. «Наведи на него болячку, какую захочешь. Посмотрим — останется ли он в моём стаде».

Сатана взялся за дело. Иов покрылся струпьями от кожно-венерических болезней. Но не унывал. Смастерил себе скребок из черепицы и принялся чистить кожные покровы, присыпая очищенные места пеплом.

За этим занятием его застала супруга, которой повезло остаться в живых. Настроение у неё было так себе (ещё бы!), и теперь её прорвало.

— Плюнь ты на это дело, старый дуралей! И на бога своего наплюй, раз он такие вещи с хорошими людьми вытворяет.

— Не могу. Он же мой бог. Как на него плевать?

— Тьфу на тебя.

И ушла.

Три друга решили навестить нашего праведника. Увидев его, не узнали. А, узнав, расплакались, как дети, порвали на себе бельишко и вообще — расстроились.

На седьмой день у Иова кончилось терпение. Он открыл пасть и понёс. Проклял день, когда он родился, и весь белый свет в придачу. Орал благим матом, изливая душу. Проклял всё, что можно было проклясть.

Его эмоциональный всплеск испугал даже друзей, которые целую неделю горевали вместе с ним, валяясь в пыли. Один из них, вытерев глаза, начал успокаивать Иова.

— Нет, не загибай так крутенько, браток. Эко ты разогнался — «зачем я на свет народился»! Ты говори, да не заговаривайся. На земле хватает уродов, которые умирают, так и не дожив до мудрости. А ты дожил.

Зачем отворачиваешься от бога? Разве может человек быть более праведным, чем его творец? Молись, братан! Пока есть тот, кто может ответить, зови!