И человечество, постигнув это и разочаровавшись в своих попытках, в полном составе, вопя о несправедливости, непродуманности и несовершенстве мироздания, дружно провалится в космогоническую выгребную яму. Эх, дожить бы!

Какое это будет великолепное зрелище, когда ветер из будущего космической метлой сметет с лица земли никчемное человечество, исправив ошибку Создателя, совершенную Им из-за неоправданной веры в способность человека построить гармоничный мир!

В то же время, церковь твердит, что познать истину можно.

И сделать это можно достаточно просто.

Нет надобности изводить себя вредной для здоровья безостановочной мозговой работой, говорит церковь.

Достаточно лишь иметь крепкий лоб и веру в Бога.

И почаще наведываться в храм Божий, а также от корки до корки проштудировать оба Завета. Там есть ответы на любые вопросы, кои могут взбрести в голову маловеру, богоотступнику, еретику или болтающемуся без дела атеисту.

Журналист:

— Ваше отношение к творческим поискам?

Писатель, очень, очень задумчиво:

— Веками, тысячелетиями человеческая мысль дремлет.

Смысл искусства в том, чтобы будить мысль.

Если этого не делать, общественная мысль, как в пору потрясений, так и во времена затиший, будет спать непробудным сном.

Это не раз случалось. Достаточно вспомнить отдельные периоды Средневековья, а также страшные события середины двадцатого столетия.

Итак, сила и смысл искусства в том, чтобы будить мысль, которая беспрестанно норовит завалиться спать.

Вопрос в том, каким образом это делается.

И кто эту мысль будит.

Если это делает предприимчивая жизнестойкая посредственность, то рождаются калифы на час — кумиры попсы или феномены бульварной литературы.

Если это сильная одаренная личность, творчество которой спорно и рождает как приятие, так и протест, то общественной мысли будет не до сна.

Дискуссионное, полемичное искусство кубистов, сюрреалистов и прочих бунтовщиков будило, будоражило мысль.

Одного этого достаточно, чтобы оправдать все их заблуждения и скандалы.

В то же время сейчас появилось течение, в частности на театре и в кинорежиссуре, которое, нигилистски сметая всё на своём пути, проповедует некий, так называемый авторский, подход к великому наследию прошлого.

Этот ложный, псевдоноваторский процесс, на самом деле, есть не что иное, как попытка серости, оригинальничающей ради успеха у нетребовательной публики, реализовать свои амбиции посредством дешёвых трюков. В результате мы видим варево в виде изуродованных до неузнаваемости великих произведений далекого и не совсем далекого прошлого.

Оправдывая свой пещерный вандализм, серость высокоумно называет это авторским прочтением "устаревшей" классики.

Считается, что всё это беззаконие можно творить безнаказанно. И кромсается текст оригинала так, что от него остаются только рожки да ножки.

Особенно страдает при этом отечественное искусство.

Перекраивают, подлаживают, "улучшают" всех — от Гоголя до Ильфа и Петрова.

Складывается впечатление, что к родной классике наши квазиноваторы испытывают почтения куда меньше, чем к иностранным авторам.

И что мы имеем в итоге? Шедевры прошлого "опускаются" до уровня клинописи в вокзальных сортирах.

А что еще может родить серость? Только серость.

Надругаться над плотью искусства способен только негодяй. Ведь искусство — это часть всеобщей, всечеловеческой религии, имеющей одного Бога. Надеюсь, понятно, — какого. Истинное искусство священно, искусство гениев неприкосновенно. Гении на то и гении, что их искусство совершенно, это искусство на все времена. Оно всегда современно. Меняя что-то в совершенном произведении, мы не сделаем его совершенней. Меняя что-то в прекрасном, совершенном творении, мы неизбежно превращаем прекрасное в его противоположность — в безобразное.

Журналист:

— Вы верите в Бога?

Писатель:

— Существует немало косвенных свидетельств того, что Господь существует. Только это надо уметь разглядеть.

Например. Нет ничего страшнее мыслей о смерти. Особенно если смерть близка. Нередко перед смертью человек тяжело болеет и страдает от страшных болей.

И говорит: скорее бы…

То есть, боль заслоняет страх смерти.

Уверен, что это высокое милосердие: высокое и жестокое милосердие Господа.

Заслуживает внимания мысль о твоей личности, о твоем внутреннем "я".

Не будь высшей силы, где бы пребывало это твое таинственное "я"? Да ты бы и не родился…

Если ты всеми своими печенками, селезенками и предсердиями осознаешь, что твое рождение чудо из чудес, — это и будет твой прорыв к Богу.

Вдумайтесь в это, хорошенько вдумайтесь.

Да, Господь создал человека. По образу и подобию Своему. Создал и пустил гулять по свету, предоставив человека самому себе.

Таким образом, только от тебя зависит, кем ты станешь: обычным ли человеком, каких большинство, или неким странным, недюжинным субъектом, вырывающимся из общего ряда и баламутящим болотную воду, в которой большинство людей чувствует себя вполне комфортно и безопасно.

Журналист:

— Ваши творческие планы?

Писатель, вздыхая:

— Какие уж тут творческие планы, батенька, когда позади восемь десятков лет?! Утром встаешь и не знаешь, дотянешь ли до обеда, — писатель устало вздыхает и смотрит на часы.

Журналист тоже смотрит на часы, и брови его ползут вверх:

— Господи, уже три часа! Думаю, ваши слова, — говорит он, чувствуя голодное урчание в животе, — думаю, ваши слова — прекрасная развязка нашей не в меру затянувшейся беседы…

Журналист решительно захлопывает редакционный блокнот и, не попрощавшись, вылетает из комнаты.

"Когда попадаешь в больницу, то тебе как личности не остается места. В больнице совсем не такая, как на свободе, шкала этических ценностей. Там иные поведенческие нормы. Это касается как больных, так и врачебного персонала.

Врачи всех больных называют "они". "При таком течении болезни "они" уходят (то есть — умирают) быстро". Умирающие — для врачей — существа иного биологического вида. Или — люди иной качественной категории. Ближе…"