Пройдет время, пройдут эти час, день, год, и всё станет на свои места, и мы, если будем живы, всё узнаем. Так же и с литературными героями. В нужный час они сами нам все расскажут или покажут.

Мучиться, напрягать мозги и придумывать головоломные сюжетные трюки, повороты и ходы, натужно измышлять неестественные обстоятельства — занятие неблагодарное. Это было бы не только не гуманно по отношению к литературным героям, которые, как мы уже говорили, живут своей жизнью, но было бы еще и непозволительной тратой времени и уводило бы читающую публику в сторону от истины.

Поверьте, это признание далось автору нелегко. Правда, здесь автор не оригинален (читай Нобелевскую лекцию Иосифа Бродского).

Каждый раз, когда беллетрист с трагическими вздохами покидает обеденный стол и усаживается за стол письменный, он совершает своего рода подвиг. Ведь автору, пока его не сморит сон, в течение ближайших нескольких часов предстоит заниматься постыдным и трудоемким делом. А именно: мысленно подглядывать за жизнью героев в замочную скважину и переносить подсмотренное на лист бумаги. За замочной скважиной, за призрачной преградой, за магической дверью, располагается (что почти научно доказано) другая действительность (или вторая реальность), называемая литературой.

Памятуя об этой второй реальности и держа за пазухой светлые и грустные воспоминания, жизненный опыт, — свой и освоенный чужой, — словом, весь тот греховный сор, из которого вырастает не только поэзия, но и окружающая нас жизнь, писатель, если он честен, всегда пишет правду. Даже если безбожно врет.

Итак, затравочная часть закончена, и читателю милостиво дарован перерыв, во время которого он, закусив бутербродом или маковым рогаликом, может спокойно обдумать прочитанное и решить, стоит ли ему отправляться спать или, обругав автора последними словами, продолжить чтение романа дальше, получая наслаждение уже от одного общения с листами бумаги, нарезанными в четвертку, склеенными клейстером и пахнущими свежей типографской краской.

Автор откровенно предупреждает, что отважного и безрассудного читателя ждет кропотливая мозговая работа, ибо предлагаемая ему литература является примером нового направления в искусстве, которому еще нет названия. Возможно, в будущем высоколобые критики окрестят это направление "бессюжетной прозой, единственная цель которой состоит в том, чтобы принудить читателя задуматься над смыслом жизни".

Вы слышите? Задуматься! Каково?.. То есть делать то, что мы любим делать меньше всего в жизни.

Цель, как видите, у автора высокая, а шаг — широкий.

Герман ошибался. Не знаем, с умыслом или без. Марта была Мартой от рождения и имела к проститутке Нелли-свеженькой точно такое же отношение, какое имеет Джойсов Леопольд Блум к голливудскому киноактеру Орландо Блуму.

С Мартой Рафаил Майский-Шнейерсон был знаком по литинституту, в котором он на протяжении нескольких последних лет читал курс лекций по истории древних литератур.

По институту ходили не лишенные основания слухи, что эта весьма и весьма хорошенькая девушка увлекается спиритизмом, а кое-кто даже утверждал, что она чуть ли не медиум.

Рафа давно занимали все эти фокусы со столоверчением. Интересно, можно ли вызвать дух Наполеона? Или Ганнибала? На ум пришел известный чеховский рассказ. Помнится, там фигурировали стол, картонка и блюдце.

Стол, картонка и блюдце у Шнейерсона были.

Оставалось заманить девчонку домой. Ну, это было проще простого. Студент, как известно, всегда голоден.

Марта сразу всё поняла, с первого, так сказать, слова. Раф увидел, как у неё загорелись глаза. И дело было не в голоде. Рафу показалось, что он нашел в Марте потенциального товарища, если это слово употреблять в его изначальном смысле.

Уединившись в одной из аудиторий, Раф и Марта обсудили некоторые детали, в суть которых читатель будет посвящен своевременно или… несколько позже.

…Проснувшись, Раф всегда любил подолгу лежать в постели. В утро, которое воспоследовало за достопамятным днем с недоваренной индейкой, он, раскинувшись, нежился в своей спальне на пуховиках, прекрасно сознавая, что это очень вредно для здоровья.

Все тело сладко ныло. Он лежал и прислушивался к себе. О пульсе мы уже говорили… Покалывало с правой стороны, под ребрами. Что там? Печень? Если это печень, то странно, что он вообще ее чувствует. Водка и всё то, что входило в разряд крепких напитков, должны были давным-давно изрешетить этот треклятый ливер, превратив его в дуршлаг. Или — в дрюшляк?.. Совсем голова не варит… А еще профессор литературы. "Господи, какой я профессор!"

Слушая ровное дыхание Марты, Раф вспомнил, как всего несколько часов назад, уже под утро, после спиритического сеанса, притихшие гости стали расходиться.

Герман вызвался проводить Марту домой.

"Надеюсь, нам по пути, королева? — шутливо рисуясь, спросил он. — Не бойтесь, сегодня я абсолютно безобиден и не намерен настаивать на интиме. Для этого я слишком благороден. Вы видите перед собой постаревшего и подурневшего рыцаря, готового безвозмездно сопровождать вас хоть на край света. При условии если у вас есть деньги на такси и если этот окаянный край света находится не дальше Садового кольца…"

Раф поймал встревоженный взгляд девушки.

"Марта, детка, куда ж ты поедешь, на ночь-то глядя? — запричитал он. — Хулиганы, и все такое… И потом, вы все разъедетесь, а я, что, останусь один? Обо мне кто-нибудь подумал?"

Раф лежал и думал, что запланированного перерыва не получилось. Опять он пил, опять был с женщиной. Опять что-то громыхало под кроватью. Опять ночью кто-то стучал и звонил в дверь.

Наверно, снова ломился в квартиру генерал тяги в отставке.

"Никак не успокоится, чёртов пенсионер! Я намеренно не буду приводить кровать в порядок, дабы вынужденные ночные бдения стали для железнодорожного ветерана неотъемлемой частью его жизни, разнообразя безрадостные пенсионерские будни".

Кстати, отставной генерал, кажется, ровесник Рафа.

"Ужасно дрянной старикашка, — сердито думает Раф, — вместо того чтобы прислушиваться, как трахается сосед, занялся бы лучше делом и сам бы кого-нибудь трахнул. Хотя бы свою генеральшу…" Действительно, трахнул бы и получил удовольствие. Хотя трахать старуху — удовольствие сомнительное. И всё же, лучше трахать старуху, чем не трахать никого.

Шнейерсон давно заметил, что мгновение наивысшего блаженства во время близости с женщиной по богатству ощущений вообще сравнить не с чем. Хотя нет… Любовный экстаз, наверно, можно сравнить со смертью, вернее, с мигом, когда ты переходишь в иное измерение. При условии, что покойника можно измерить чем-то, кроме рулетки гробовщика.

Где-то Раф вычитал, что человеческое тело в момент смерти теряет от 2,5 до 7 граммов. Каким же надо быть напористым идиотом, чтобы взвешивать покойника, как поросёнка или корову! А если умирающий при этом от боли ещё и ревет, как пароходная сирена, то труд измерителей можно признать не только идиотским, но и героическим.