Она с горячностью перебила меня:

— Перестаньте говорить жалкие слова! Мой любовник был арестован? Моя жизнь разрушена?.. Да кто вам сказал, что я по этому поводу пролила хоть единую слезинку? Кто вам сказал, что я любила Ульриха? Может быть, эта катастрофа явилась бы для меня избавлением, если бы бессмысленное осуждение, которым меня преследовали люди, не измучило и не затравило бы меня, не заставило бежать, покинуть город, где я жила, и переменить имя. Между тем ведь я не была виновна! Это ведь он был шулером, вором и убийцей. А его жалели. Его почти оправдывали. Позор, стыд — все было для меня!..

Я в свою очередь пожал плечами:

— Для него же была — каторга, Манон! Умоляю вас, не забывайте этого! Ульрих Вейер обесчестил себя, я с этим согласен, но вы… вы не имеете права бросать в него камнем. Ульрих Вейер любил вас и из-за любви к вам опозорил себя…

— Он любил меня? Он? Да бросьте говорить такие вещи! Он никогда никого не любил, кроме себя самого!

Она в волнении опрокинула свой, наполовину еще полный стакан. Льстивый бармен поспешил приготовить новый коктейль. Манон выпила его залпом.

— Вы ничего не знаете, — говорила она снова. — Вы ничего не поняли.

Она говорила почти шепотом.

— Выслушайте меня. А потом… Ну да, может, вы и потом… останетесь в числе тех честных людей, которые презирают девку после того, как провели с нею ночь…

Я родилась в провинции. Мои родители были обеспеченными людьми. Вас не может интересовать их имя, общественное положение, а также и причина, по которой я покинула их, когда мне едва лишь исполнилось шестнадцать… Я постараюсь рассказывать возможно короче, не останавливаясь на описании начала моей карьеры и моих первых приключений. Я перехожу прямо к делу. Вы познакомились со мной, когда мне было двадцать лет. В то время я была счастлива, как только может быть счастлива такая женщина, какой я была: молоденькая женщина полусвета, достаточно красивая и веселая, чтобы не знать недостатка ни в любовниках, ни в приятельницах, ни даже в друзьях. Я приняла вас первый раз в хорошенькой вилле, где я тогда жила. Там все было просто, но изящно. Я была дочерью буржуа, и вкусы у меня были довольно скромные. Мои любовники платили мне добросовестно, и все их даяния в сумме давали мне возможность жить вполне удовлетворительно. Жизнь, которую я вела, мне нравилась. Я любила веселиться, любила смеяться, ужинать, танцевать и щеголять новыми платьями. Я любила своих любовников. Любила менять их. Свобода казалась мне всегда самым драгоценным благом. Если я бросила своих родителей, то, конечно, не для того, чтобы вдали от них вести такую жизнь, как они!

Однажды вечером я познакомилась с Вейером…

Случилось это на студенческом балу. Я танцевала с ним. Я понравилась ему, и он сказал мне об этом. Он не был мне неприятен. Он был довольно красив, глаза у него были большие, а руки маленькие. В общем, он казался элегантным и корректным. Я никогда не требовала большего. Он попросил разрешения проводить меня. У меня не было других знакомых на этом вечере… Я согласилась.

Мы провели вместе очень приятную ночь. Почему бы мне в этом не признаться?

На другой день он был влюблен, а я влюблена не была. Он отказался уйти. Мне было немного досадно, но что же я могла поделать? Не могла же я выгнать его. Он умолял меня на коленях. Я дала себя уломать. Он остался.

Он оставался неделю, месяц, два месяца. Я начинала его ненавидеть. Он следовал за мною всюду, как тень. Он стерег меня. Он точно водил меня на веревочке. Он сопровождал меня к модистке и к портнихе. Он торчал около меня, когда я одевалась, когда я выходила, когда я гуляла, когда я гримировалась, когда я купалась, когда я спала. За все время нашей связи у меня никогда не было ни одного дня, который я могла бы провести в одиночестве, ни одного часа, когда я чувствовала бы себя свободной. Конец балам, ужинам, конец веселым вечеринкам, интригующим выдумкам и затеям, конец новым увлеченьям, конец всему новому — всему тому, что я любила, что меня влекло и заставило покинуть родительский дом! Я вела жизнь дамы из общества. Ульрих был мужем, тюремщиком. Я чувствовала себя так, как запертая в клетку.

Я уже не говорю о ревности, скандалах и сценах…

«— Ты меня больше не любишь! Ты меня обманываешь! Я тебя убью!..»

Любить? Да я никогда и не любила! Обманывать его? Я охотно сделала бы это, но как? Быть убитой я вовсе не хотела и боялась этого. Через два месяца я ему сказала, что больше так не могу. Я ему с места в карьер объявила, что мне такая жизнь надоела, и я твердо решила порвать с ним.

— Почему?

— Потому!

— Ты бросаешь меня ради другого?

— Пожалуй…

— Кто? Клянусь тебе, что я его убью!

Убить? У него только это слово и было на языке. Не могла же я назвать ему имя первого встречного, чтобы он пошел и укокошил его.

Я завела другую песенку:

— Я не бросаю тебя ради другого, но мне нужны деньги!

Отчасти это было правдой. Он заставил меня закрыть двери для всех, а та жизнь, которую я вела, требовала не меньше тридцати или сорока луидоров в месяц… О, вы видите, в то время я была очень скромна!

— Тебе нужны деньги? Хорошо, я дам их тебе.

И он стал давать мне деньги.

Я не этого ожидала. Я надеялась, что он не даст мне денег и уйдет. Меня охватила злоба.

— Ах, так ты, значит, богат? Ну, ладно, голубчик, ты будешь платить, ты будешь дорого платить! Ты крадешь мою свободу, мою радость, мой покой? Хорошо! Я украду твое состояние!

И я стала требовательной. Сначала я еще стеснялась. Честное слово, дорогой мой! По природе своей я была деликатна и бескорыстна. Многие продажные женщины таковы, многие… Гораздо больше таких, чем вы думаете! Но от этого можно себя отучить. И я отучила. Мне стали нужны драгоценности, кружева, соболя. Он не торговался. Наоборот. Он толкал меня на все большие траты. Скоро я поняла его расчет. Эта новая для меня роскошь должна была крепко приковать меня к моему ярму. Ясно! Тридцать луидоров в месяц я всегда могла найти, а вот триста луидоров — это уже другое дело! Если Вейер уйдет, что будет со мной? Как сразу найти, чем платить за квартиру, прислуге, поставщикам? И речи больше не было о моей маленькой вилле, — мы жили в особняке!

Тогда меня охватила настоящая глубокая ненависть к этому человеку, сумевшему навязывать мне свое общество и медленно, обдуманно, постыдно обратившему меня в рабство. От всей души я желала ему разорения и смерти. И все-таки, клянусь вам своей жизнью, я ни разу не покушалась причинить ему зло. И каждый раз, как я ставила ему ультиматум «плати или убирайся», я всегда в глубине души надеялась, что он платить не станет и уйдет от меня. И я заранее радовалась при мысли о долгах, затруднениях, неприятностях, которые тогда обрушатся на меня! Я радовалась даже судебному приставу и полиции, этой ужасной полиции, которая публичной женщине кажется более жесткой, чем каторга для каторжников, — я и ее готова была вынести… Да, я радовалась этому! Все, все, что угодно, лишь бы быть свободной! Но я не добилась свободы! Он платил, он продолжал платить до конца…

В конце концов я уже перестала бороться. К чему? Мое бессилие угнетало меня. Ульрих Вейер связал меня по рукам и ногам, я не видела возможности освободиться от него. Женщина не может освободиться от цепей, налагаемых мужчиной. Я принадлежала ему, и он не отпускал меня. Я принадлежала ему, — и этого с него было довольно. Он мог, когда хотел, ласкать меня, обнимать. Хотела ли я этого или нет, но он всегда добивался того, чего желал, — удовлетворения своей страсти. Именно только своей страсти. Я не сопротивлялась. Женщине так трудно противиться мужской силе. Для этого нужно мужество, которого у нас нет. Я уступала, как уступают другие. И в этой гнусной борьбе я утратила последние остатки стыдливости, достоинства, чести и гордости. Ничто не способно так принизить, как необходимость терпеть поцелуй, который вам противен. А я… я терпела эти поцелуи в течение двух лет!