— Молчи! — сказал ему Арагуэс.

Действительно, в этот момент к ним подходил некто с палкой и костылем… Это был Фред Праэк, который не мог исцелиться совершенно от злой пули, полученной там «на фронте», когда испытывал вместе с профессором Шимадзу его знаменитые японские шелковые панцири, отвергнутые французской парламентской комиссией только потому, что они не закрывают колен.

Кстати сказать, невольно вспоминаются слова Надара, который еще в 1865 году писал, что будь оконное стекло изобретено в современной Франции, это изобретение, наверное, было бы отклонено и даже запрещено парламентской комиссией, к полному разорению изобретателя, по той неопровержимой причине, что оконное стекло может быть разбито.

Фред Праэк, опираясь на палку и костыль, крепко пожал, одну за другой, протянутые ему четыре руки.

— Я знал, что встречу вас здесь обоих. Я главным образом из-за вас сюда и пришел. Я немножко устал, потому что от гаража до церкви довольно далеко. Я оставил автомобиль, как всегда, у Гариспа.

— Отчего ты не держишь шофера? — спросил Перико Арагуэс.

— Оттого, что я могу великолепно управлять им одной ногой, — спокойно ответил Фред Праэк. — И оттого, что, управляя им самостоятельно, я чувствую, что еще наполовину жив.

— Ты богатый дурак, — заявил Перико Арагуэс, нарочно стараясь быть грубым.

Но эта грубость не подействовала на Праэка.

— Богат я действительно, не спорю, — возразил Фред Праэк. — И, пожалуй, глуп, согласен! Но вы сами должны признать, что я больше чем наполовину умер. Мне еще не минуло и тридцати лет, Арагуэс! А вам, кажется, шестьдесят…

— Пожалуй, будет и побольше шестидесяти.

— Ну вот видите! А из нас двух теперь молодые девушки заглядываются на вас, а не на меня.

— Ну, — меланхолически возразил испанец, — в любви заглядывание не самое важное…

Потом вдруг продолжал:

— Кстати, дорогой мой, помнишь, как семь лет тому назад мы стояли здесь втроем — ты, я и этот музыкант? Можно было бы подумать, что ничего с тех пор не изменилось…

— О, — воскликнул Уртюби. — Очень многое изменилось с тех пор. Помнишь, семь лет тому назад этот бедняк Поль де Ла Боалль женился…

— Да, да, да, — перебил его художник, пожимая плечами. — Кто умер, тот не вернется — и нечего о нем рассуждать. Ты ведь сам только что сказал это.

При этом он украдкой взглянул на Фреда Праэка, который все еще стоял молчаливо и неподвижно. Слишком молчаливо и неподвижно! Перико Арагуэс не ошибался: мысли Фреда Праэка просвечивали сквозь его молчание. Художник пожал плечами и попытался нарушить это молчание.

— Кстати, о людях, погибающих случайно… Некоторые из них лучшей участи и не заслуживают… Слышали ли вы о том, как погиб тесть этого бедняги Ла Боалля?.. Да, да, тот самый полковник Эннебон, о существовании которого ты семь лет тому назад и не подозревал, мой милый Рамон. Так вот, этот полковник успел стать бригадным генералом, затем дивизионным, потом командующим армией и, наконец, правой рукой верховного главнокомандующего. Это был замечательный чудак. Для него не существовало никаких задержек, когда дело касалось карьеры и почета. В живости ума и в твердости воли ему никоим образом нельзя было отказать… Ну а теперь слушайте внимательно! Итак, генерал Эннебон только что был назначен начальником… не помню уж чего… Во всяком случае этот пост имел огромное значение. И парижские заправилы рассчитывали на него. Он уже, так сказать, попал ногой в стремя, и я готов поручиться, что ему удалась бы любая затея, если бы он только захотел. Через две недели он мог бы стать верховным главнокомандующим и хозяином всей страны. Кто знает? Быть может, в таком случае война кончилась бы раньше. И во всяком случае мы увидели бы его в Елисейском Дворце или в Лувре… Он, действительно, был в состоянии спасти нас от парламента, как он уже спас нас от пруссаков… Но слушай дальше: генерал Эннебон, отправляясь в свою главную квартиру, садится в специальный поезд, поданный ему на Северном вокзале. В Бурже вдруг остановка. Ночь, кругом темно. Остановка затягивается. Генерал открывает окно, смотрит направо, смотрит налево — ничего не видать вокруг. Он посылает адъютанта узнать, в чем дело. Адъютант уходит и тоже не возвращается назад. Генерал теряет терпение и открывает дверцу вагона, чтоб сойти вниз, — по ошибке не в сторону станционной платформы, а в обратную. Не рассчитав высоты, он падает на землю и ударяется головой о рельсу соседней колеи. Он оглушен ударом и на минуту теряет сознание… Во всяком случае, он не в состоянии тотчас же подняться. Тридцатью секундами позже по колее проносится поезд дальнего следования и обезглавливает генерала… Конец карьере этого человека, который приносил в жертву своему честолюбию и собственную жизнь, и жизнь близких людей, — и все это ради такого конца…

— Одним мертвецом больше или меньше… — сказал Фред Праэк, который все еще стоял неподвижно, опершись на палку и костыль.

— Кажется, мне уже пора войти в церковь, — прошептал Уртюби и сделал шаг в сторону паперти.

Арагуэс задержал его на мгновение:

— Ты будешь импровизировать?

— Нет, я никогда больше не импровизирую, особенно при таких случаях… Я знаю похоронный марш, который приличествует великим мертвецам больше чем все, что когда-либо написали или напишут лучшие композиторы мира.

Он вошел в церковь.

Тогда Фред Праэк, который все еще не двигался с места, — ходьба, действительно, утомляла его, — наклонил голову в сторону Перико Арагуэса и спросил:

— Перико, откуда вы получили эти сведения об обстоятельствах смерти генерала Эннебон?

— Да это уже давно всем известно, — сказал испанец. — Об этом говорят решительно все, только газеты молчат…

— Но мне помнится, я как-то читал…

— Что генерал Эннебон умер славной смертью от ран, полученных в бою, и так далее и так далее?.. Да, да, конечно, газеты писали так по просьбе военного министерства. Это как раз то, что во Франции именуется свободой печати. Но надо быть такими дикарями и отшельниками, как Уртюби и ты, чтобы до сих пор не знать того, что случилось на самом деле.

Фред Праэк молча задумался. Арагуэс ласково потрепал его по плечу:

— Вот видишь, мой дорогой, в конце концов все они стали несчастными из-за своих авантюр. Не думай об этом слишком много!

Фред Праэк слегка повел плечом, на котором еще покоилась рука Арагуэса, и тихо спросил:

— Госпожа Эннебон… Вы знаете?..

— Что она поступила в монастырь?.. Да, знаю.

— Это тоже исход…

— Гм… — пробормотал Арагуэс. — Пожалуй!

— А она?.. Изабелла?

— Изабелла?.. Вот о ней я не знаю ничего.

Фред Праэк тоже не знал… Изабелла де Ла Боалль исчезла с его горизонта в тот самый далекий уже вечер, когда она посетила его в парижской гостинице «Астория», превращенной в военный госпиталь. Она спаслась оттуда отчаянным бегством, оставив госпожу Эннебон на полу в беспамятстве. Никаких вестей от нее больше не было. Никто не знал, как сложилась ее дальнейшая судьба. И что произошло с этим молоденьким американцем, о котором она рассказывала Фреду? Последовал ли он за нею, женился ли на ней или потерял ее из виду? Фред не знал о ней ничего и не хотел ничего знать. Видеть ее он тоже не хотел.

Через широкую входную дверь продолжали входить в церковь мужчины и женщины — обитатели Сибуры и Сен-Жак де Люз. Почти все баскские семейства были представлены здесь в полном составе, ибо трудно было найти среди басков семьи, не потерявшую своих сочленов в этой ужасной войне. Вся улица буквально влилась в церковь. И Перико Арагуэс, который обычно очень редко посещал богослужения, сделал шаг в сторону паперти.

Он спросил Праэка:

— Ты тоже пойдешь?

Но Фред Праэк посмотрел на свой костыль:

— Нет! На галерею мне тяжело будет подняться.

— Ты прав, — сказал Арагуэс и тоже остался перед церковью, рядом со своим другом.

В это мгновение оба заметили спину молодой и изящной женщины, направившейся в церковь. Перико Арагуэс обратил на нее внимание главным образом из-за ее одежды, которая выделяла ее среди остальных женщин: на ней было белое платье под легким пальто из полосатого шелка — белого с черным. Фред Праэк заметил ее по другой причине… Он схватил Арагуэса за руку: